БЫЛ АПРЕЛЬ 1909 года.
“…Рожать в пятнадцать лет не слишком-то и рано, — бормотала Элла Бранхам себе под нос, стараясь подбодрить себя. — Ещё бы, ведь я готова не хуже, чем…”
Боль снова пронзила её — на этот раз сильнее и намного внушительнее, чем раньше. Элла почувствовала, как с нарастающей болью стала усиливаться паника. Она держалась за свой вздутый живот и стонала: “Только не сейчас. Умоляю, не сейчас. Нет, пока Чарльз не придёт домой”.
Капли пота выступили у неё на лбу. Шатаясь, она подошла по земляному полу к единственному окну избушки, проделанному посередине грубо обтёсанной двери. В окне не было стекла, в нём был только деревянный ставень, который Элла оставляла открытым днём и закрывала на ночь. Теперь он был открыт.
“Ча-а-а-арльз!” — закричала она. Её голос как будто исчезал в лесной кентуккийской глуши, где обширные просторы холмов и ложбин тянулись во все стороны. Эллу охватило чувство отчаянного одиночества, поскольку она знала, что её ближайший сосед жил на расстоянии множества миль от неё. Боль полностью сжала ей живот, вводя её в панику. “Чарльз! — снова закричала она. — Чарльз, где же ты?” Затем её голос перешёл в слабое всхлипывание: “Пожалуйста, приди домой. Ты мне так нужен”.
В то утро Чарльз Бранхам получил свою зарплату на лесозаготовках и отправился в город — в Берксвилл, штат Кентукки — купить себе новый комбинезон. “Это в честь моего первого ребёнка”, — говорил он. Но что же задерживало его так долго? Уж не завлёк ли его кто-нибудь у таверны? Если так, то это было бы уже не в первый раз за год их совместной жизни. Но, конечно же, сегодня Чарльз не вздумал бы сделать такое. Он знал, что их ребёнок может появиться на свет в любую минуту.
Схватки стихли, но её организм был сильно истощён. Элла тяжело оперлась о расщепившийся косяк двери, наблюдая, как за клёнами и дубами, на которых уже начали распускаться почки, садится солнце. Закрывая ставень, Элла вздрогнула.
Единственным источником света в избушке теперь было заходящее солнце, свет которого просачивался вовнутрь сквозь щели грубо отёсанных брёвен. Сходившиеся в пучок лучи света медленно двигались по столу и скамейке — самодельной мебели, сделанной из отпиленного пня, с деревянными колышками вместо ножек. В единственной комнате, длиной в три с половиной метра, была ещё старомодная кровать, прибитая гвоздями к одной из стен. Элла, шатаясь, подошла к кровати и от слабости упала на соломенный матрац, пытаясь натянуть одеяло к подбородку. Подушка, набитая кукурузной мякиной, шуршала при каждом движении головы. По мере того, как комнату наполняла глубокая тьма, Элла погружалась в воспоминания о своём прежнем доме в Парисе, штат Техас, из которого ей совсем недавно так хотелось убежать. То, что в прошлом году казалось ей невыносимым, сейчас, в этом положении, выглядело не так уж и плохо.
В Техасе она росла как Элла Харви. Её отец был школьным учителем и охотником-звероловом, ставившим капканы. Мать её была полнокровной индианкой из племени чероки. У Эллы, старшей из четырёх детей, было прекрасное беззаботное детство до того времени, пока её мать не умерла от красной лихорадки. Это произошло три года назад. Элле, в ту пору, исполнилось двенадцать лет, а её младшему брату было всего лишь четыре года. Материнские хлопоты тяжёлой ношей легли на её плечи.
Спустя чуть больше года, на состязании ковбоев, Элла встретила Чарльза Бранхама. Чарльз был невысоким и статным, с чёрными кудрявыми волосами, широкими плечами. Он был наделён ковбойским мастерством и мог состязаться с любым полудиким жеребцом. Элла была очарована. Чарльзу было восемнадцать, ей четырнадцать, но выглядела она намного старше. В это время брак казался удобным случаем избавиться от нудной заботы об её младших братьях и сёстрах. Но теперь её волновало, уж не выскочила ли она всего-навсего из огня да в полымя. Здесь, на холмах Кентукки, в 64 километрах от ближайшего доктора, она, пятнадцатилетняя девочка, была чужой; у неё не было ни друзей, ни знакомых — никого, кто бы мог ей помочь. Уткнув голову в подушку, Элла зарыдала.
ЧАРЛЬЗ БРАНХАМ вернулся в избушку спустя час после наступления темноты. Конечно же, он выпил, но не до потери рассудка. Он тихонько приоткрыл дверь, чтобы не нарушить покой своей молодой жены, на случай, если она спала, но он услышал её стон. Чарльз быстро зажёг пучок смолистых сосновых веток и прикрепил его к крышке банки из-под фруктов. Сосновый пучок горел тусклым мерцающим огнём, потрескивая и испуская клубы дыма. Избушка проветривалась естественным образом: дым, поднимаясь вверх и минуя балки, просачивался сквозь щели в клинообразной кровельной дранке над головой.
— Чарльз, — еле слышно прошептала Элла, — настала та ночь. Иди, приведи свою маму.
Чарльз развёл огонь и затем поспешно направился к избушке своей матери. Ночь была холодной и ясной. Свет, излучаемый звёздами, помогал ему не сбиться с дороги. Спустя час, он вернулся вместе с матерью и двумя соседками.
Бабушка Бранхам была резкой старушкой, жёсткой, как свиная корка. Но при виде пятнадцатилетней девочки, мучившейся в родовых схватках, её сердце смягчилось, подобно тому, как горячий енотовый жир смягчает кожу сапог. (Речь не о том, что бабушка Бранхам когда-нибудь носила сапоги. У неё, за всю жизнь, не было и пары ботинок.) Теперь она взяла ситуацию под свой контроль. Воспитав своих семнадцать детей, она была хорошо подготовлена как повивальная бабка для очередной невестки. Чарльз не стал спорить, когда она потребовала, чтобы он ждал снаружи. Взяв одеяло, он заполз под навес, пристроенный к одной из стен избушки, и улёгся на древесных опилках и кусках коры. Достав из кармана фляжку с виски, Чарльз, для успокоения нервов, начал натирать её до блеска. Прошло немного времени, и он уснул мёртвым сном.
С приближением рассвета волнение в избушке усилилось, напряжение нарастало. Чарльз проснулся, когда на востоке уже занималась заря, но солнце ещё не поднялось над горизонтом. Он обозлился на себя, что задремал, затем начал волноваться — ведь ребёнок ещё не появился на свет. “Может, что-то неладно? Может, мне войти и всё проверить?” Но не успел он собраться с мыслями, как услышал пронзительный крик новорождённого. Дверь избушки распахнулась настежь, и одна из соседок окликнула его: “Чарльз Бранхам, у тебя мальчик!”
Робко, волоча ноги, Чарльз вошёл внутрь и закрыл за собой дверь. От сальной свечи, стоявшей на столе, комната пропахла дымом. Бабушка Бранхам закончила омывать ребёнка. Взвесив, установила его вес в пять фунтов и нежно положила его в руки матери. Чарльз стоял у кровати, засунув руки в нагрудник своего нового комбинезона, и нервно наблюдал за этим подвижным, голосистым и, одновременно, крохотным созданием, которое было его сыном.
— Чарльз, у него твои голубые глаза, — сказала Элла.
Чарльз стал рассматривать эти глазки, но при тусклом свете он не мог различить их цвет.
— Мы дадим ему первое имя Уилльям, — сказал он, — а второе имя будет Маррион.
— Уилльям…Маррион…Бранхам, — проговорила Элла. — Звучит довольно-таки членораздельно и ясно. К тому же, его можно звать Билли. Чарльз, я думаю, что у Билли будут и твои кудрявые волосы. Открой-ка ставень, чтобы я могла получше его рассмотреть.
Это был вторник, 6 апреля 1909 года. Раннее утро, всего несколько минут шестого. Хотя солнце ещё не взошло, свет наступающего дня робко пробивался сквозь щели в брёвнах. Чарльз открыл ставень и, вздрогнув, отпрянул назад. Нечто молнией пронеслось через открытое окно вовнутрь. Это был венчик света, подобный звезде, диаметром около фута.
Элла вскрикнула и крепко прижала своего сына к груди. Остальные же, в полном недоумении, попятились назад к стене. Странный свет облетел комнату несколько раз, затем остановился над кроватью, зависнув над молодой матерью и ребёнком, светясь и переливаясь желтовато-зелёным сиянием. Он находился в таком положении чуть меньше минуты — не больше — однако, этого было достаточно, чтобы все, присутствовавшие в избушке, убедились в том, что они на самом деле его видели. Потом, так же быстро как и влетел, огненный шар покинул их, вылетев вихрем через крышу, минуя балки и стропила.
Чарльз уставился на кровельную дранку большими “стеклянными” глазами. Вдруг он услышал хлопанье крыльев и обратил внимание на дверь, где на ставень раскрытого окна сел голубь. Белоснежный голубок с любопытством осматривал комнату, словно чего-то искал. Когда он заметил новорождённого, он вздёрнул свою головку, заворковал и вскоре улетел. Чарльз пару мгновений провожал взглядом ту птицу, а затем, подняв глаза, стал смотреть вверх на крышу.
Одна из соседок пробормотала: “Ну, я никогда…”
Другая стала размышлять: “Интересно мне знать, кем же будет этот мальчик?”
Билли Бранхаму было всего лишь пятнадцать минут отроду.
ВЕСТЬ о “том дитяти на холме, родившемся со светом над головой”, быстро разнеслась среди горных жителей. Некоторые пропустили эти слова мимо ушей, приняв это за солнечный свет, отразившийся в зеркале. Чарльз же и Элла знали, что это не так, ведь в их избушке не было никакого зеркала. К тому же, солнце тогда ещё не взошло. Они были озадачены: было ли духовное значение в том свете? Чарльз хотел забыть об этом, но Элла не давала ему покоя. Она настаивала на том, что “нужно что-то делать” и решила, наконец, что их ребёнка следует нести в церковь и посвятить Богу. На первых порах Чарльз оспаривал эту идею, но, в конце концов, согласился, хотя эта уступка шла вразрез с его характером. Теперь вопрос был поставлен по-другому: куда же им его нести?
Происхождение Чарльза Бранхама было строго ирландско-католическим. Родословная Эллы по линии Харви также шла от ирландских католиков, за исключением её матери, принадлежавшей к племени чероки. Однако, ни у Чарльза, ни у Эллы не было собственных религиозных убеждений — их полностью отнесло от их католических корней. И они пришли к согласию: для осуществления их цели лучшей церковью будет ближайшая церковь.
Итак, когда Билли Бранхаму исполнилось две недели, Чарльз и Элла запеленали его и понесли в баптистскую церковь под названием Царство Опоссумов. В простом бревенчатом здании с земляным полом и скамьями из досок, положенных на перевёрнутые деревянные колоды, каждое воскресенье собиралось небольшое собрание. У этой церкви не было постоянного пастора. В большинстве случаев, по воскресеньям на собрании пели песни и читали из Библии. Но каждые два месяца окружной проповедник приезжал и проповедовал. В тот день пожилой проповедник был там. Он вознёс молитву над маленьким Уилльямом Маррионом Бранхамом, попросив Бога, чтобы когда-нибудь Он стал использовать этого мальчика в Его служении. Это был единственный раз, в течение двадцати трёх лет, когда Билли Бранхам побывал в церковном здании.
РАБОТА НА ЛЕСОЗАГОТОВКАХ часто вынуждала Чарльза на неделю отлучаться от жены и сына. В октябре 1909 года снежная буря заставила его перебраться в лесозаготовочный посёлок вдали от дома. Элла, на четвёртом месяце беременности со вторым ребёнком, начала беспокоиться, поскольку её пищевые запасы были на исходе. Когда же кончились дрова, она обернула ноги в мучные мешки и, увязая по пояс в сугробах, стала протаптывать себе дорогу в лес, чтобы нарубить молодых деревьев и сухих сучьев. Затем она тащила их в избушку, изо всех сил пытаясь поддержать огонь. Но когда пища иссякла, Элла впала в отчаяние. Огонь погас, осталась только зола. Элла же была слишком слаба, чтобы ещё раз сходить в лес за дровами. Собрав в избушке каждый лоскуток одежды, она как можно лучше закутала себя и сына, заползла на кровать и натянула одеяло на себя и на него. Снаружи неистово выл ветер. Комнату настолько выстудило, что в ведре замёрзла вода. Элла устремила взгляд вверх на балки и вновь стала размышлять о том странном свете, который явился при рождении её сына. Она часто думала о нём за прошедшие шесть месяцев. Иногда ей казалось, что это было знамением того, что Билли был предназначен к чему-то великому. Теперь же это выглядело бессмысленным, поскольку им обоим в лицо дышала смерть.
Её ближайшим соседом был старичок, живший по другую сторону долины. Когда снежная буря стихла, сосед вышел на улицу, чтобы выполнить кое-какую работу и осмотреться. Он увидел только крышу избушки Бранхамов, заметив, что из трубы не поднимается дым. В то время он не придал этому большого значения. Лишь спустя несколько дней, его охватило беспокойство. Он знал, что до начала пурги из избушки дым поднимался, а покинуть избушку во время снежной бури никто не мог. Смекнув, что могло произойти что-то неладное, он решил всё выяснить. Пробравшись к избушке, он заметил, что на свежевыпавшем снегу не было следов. Это подтвердило его опасение. Он постучал в дверь, но не получил никакого ответа. Нажав на ручку, он обнаружил, что она была заперта изнутри. Теперь-то он знал, что кто-то наверняка там есть, кто-то в ужасной беде, иначе бы они отозвались. С огромным усилием ему удалось открыть дверь. То, что он увидел, зайдя внутрь, заставило его вздрогнуть.
Элла и её младенец лежали на кровати, свернувшись калачиком, еле живые от холода и голода. Сосед, тотчас же взяв топор Эллы, отправился в лес и принёс достаточно дров, чтобы разогреть избушку. Не найдя еды, он вернулся в свой дом и принёс столько съестных припасов, сколько мог унести в руках. Не было смысла вызывать доктора: старичок сам принялся ухаживать за молодой матерью и ребёнком. К тому времени, когда Чарльз пробрался сквозь сугробы к своей избушке, его жена и сын уже начали поправляться, и их силы восстанавливались.
Оставшуюся часть зимы Чарльз провёл вблизи дома, охотясь и ставя капканы, чтобы поддерживать кладовую полной. Весной, когда лёд сошёл, он снова отправился на лесозаготовки. Чарльз запрягал вола, привязывал к нему брёвна и по одному тащил их вниз к реке Камберленд, где лесорубы связывали их в плот и сплавляли сначала по реке Огайо, а потом Миссисипи.
В МАРТЕ 1910 ГОДА у Чарльза и Эллы появился второй ребёнок — Эдвард. А спустя пару месяцев Элла почувствовала, как ещё один ребёнок стал расти в её утробе. В начале 1911 года, в возрасте семнадцати лет, она родила третьего ребёнка. Это был очередной мальчик. Элла дала ему имя Генри. Всю весну, лето и осень 1911 года Чарльз проработал на лесозаготовках. Затем снова стряслась беда, которая оторвала Чарльза от семьи и едва не погубила его.
Будучи самым младшим из семнадцати детей, Чарльз Бранхам рос в атмосфере грубости и невежества. Когда он был совсем ещё ребёнком, он научился держать в руках виски и любой спор привык решать кулаками. Осенью 1911 года Чарльз присутствовал на одной из гулянок, где при лунном свете внезапно разгорелся скандал, который, вскоре, перерос в необузданную дикую драку, вовлекая всех находившихся в комнате. Один здоровенный мужик по имени Уилли Ярброу повалил на пол друга Чарльза, вскочил на него, выхватил нож и уже собирался вонзить ему в сердце, но в это время Чарльз сильно огрел Уилли стулом по голове. Отпрянув назад, Чарльз обнажил лезвие своего ножа. Уилли уже не было никакого дела до лежащего на полу, и он пошёл на Чарльза. Он был безжалостным человеком — убил своего собственного сына колом от забора — и полосонул бы Чарльза по горлу, если бы такая возможность представилась ему. Однако нож Чарльза воткнулся первым. Уилли распластался в луже крови, потеряв сознание, но всё же остался в живых.
Когда слух об этой кровавой драке дошёл до Берксвилла, штат Кентукки, Чарльза объявили одним из зачинщиков драки и стали подозревать в попытке совершить преднамеренное убийство. Шериф отправился верхом на лошади арестовать Чарльза Бранхама. Однако, прежде чем шерифу удалось его отыскать, Чарльз, почувствовав опасность и не зная что делать, поспешно скрылся. Перед уходом он пообещал Элле, что пошлёт за ней, как только найдёт работу и место для жилья; чтоб его не выследили — подпишется вымышленным именем.
Итак, однажды днём Чарльз исчез, оставив свою жену самостоятельно перебиваться с тремя детишками в лесной глуши. Билли было два с половиной года, Эдварду полтора, а Генри — едва исполнилось шесть месяцев. Элла в свои семнадцать лет сама была почти ребёнком. Несколько недель спустя она осознала, что Чарльз оставил ей часть себя. Она снова забеременела.
Зима и осень того года измотали Эллу до предела. Казалось, будто она живёт в каком-то кошмаре: в глуши, в заброшенной избушке, оставшись без денег и средств к существованию, ухаживая за малышами и теряя последние силы от непрекращающегося токсикоза. Элла знала, что если бы не помощь со стороны родственников Чарльза — хотя бедных, как и она — ей бы не выжить.
Прошло полгода. Весна сменила зиму, земля оттаяла. Наконец, и жизнь Эллы вошла в обычное русло: прекратилась тошнота, а ребёнок в её утробе, ворочаясь и двигаясь, приближался к появлению на свет. Билли исполнилось три, Эдварду — два, а Генри отпраздновал свой первый день рождения.
В один из этих весенних дней 1912 года около их избушки остановился шериф, чтобы узнать, не слышала ли Элла что-либо о своём муже. Она смело могла сказать ему правду, ибо, действительно, не имела ни малейшего представления, где тот находится, и не получала от своего мужа никакой весточки.
Спустя пару дней после приезда шерифа, Билли и Эдвард играли позади избушки, где небольшой родничок, разливаясь, превращал землю в грязное болото. Билли хотел показать своему младшему братишке, какой он сильный, поэтому взял самый большой камень, какой оказался ему под силу, поднял его над головой и швырнул прямо в родничок. Камень звучно хлюпнулся в грязь у самого края воды, покрыв Эдварда грязью с головы до ног. Тот, разревевшись, поплёлся к избушке. В это время залилась пением малиновка. Билли стал рассматривать ветви на дереве, пока не увидел птичку. Он сделал шаг по направлению к ней, но малиновка улетела. В тот же самый миг произошло нечто настолько потрясающее, что глубоко запечатлелось в памяти Билли и стало его первым значительным воспоминанием детства. С того места, где только что сидела малиновка, раздался звук, похожий на шелест листьев: “Хш-ш-ш-ш, хш-ш-ш-ш”. Затем со стороны дерева прозвучал голос, очень ясный человеческий голос, который сказал: “Вы будете жить недалеко от города под названием Нью-Олбани”.
С криком ужаса Билли помчался со всех ног в избушку, пронзительно крича:
— Мама! Мама!
Элла тем временем вытирала грязь с животика Эдварда.
— Билли, что случилось? — спросила она, прижимая к себе своего старшего сына.
— Мама, мне птичка проговорила. Я слышал, как она пела на дереве, а потом она говорила со мной.
Элла рассмеялась:
— Тебе это приснилось, малыш.
Но Билли настаивал на своём:
— Мама, я слышал её. Я слышал, как она говорила.
— И что же эта птичка сказала тебе? — поддразнивала его Элла, всё ещё думая, что Билли это выдумал.
— Она сказала, что мы будем жить недалеко от города под названием Нью-Олбани.
Этот ответ поразил её. Было совсем не похоже, чтоб маленький мальчик мог выдумать такое во время игры. Она обошла избушку вокруг и прокричала по направлению леса:
— Э-э-эй! Есть тут кто-нибудь?
Когда она вернулась в избушку, Билли спросил:
— Мама, а где находится Нью-Олбани?
— Это город в Индиане через реку, прямо возле Луисвилла, штат Кентукки, около 160 километров отсюда. Билли, где ты слышал раньше, чтобы кто-нибудь говорил о Нью-Олбани?
— Я никогда не слышал о Нью-Олбани, мама, пока та птичка не сказала мне. Когда мы будем жить там, папа тоже будет жить с нами?
Элла покачала головой.
Спустя пару недель пришло долгожданное письмо от Чарльза. Элла облокотилась на пень, который служил им столом, держа дрожащими руками конверт и вглядываясь в него. Билли стоял на цыпочках, стараясь украдкой заглянуть поверх стола.
— Мама, открывай!
Элла нервно усмехнулась:
— Конечно. Мы очень долго ждали его. Зачем же ещё ждать?
Она осторожно отклеила полоску с клеем, вынула письмо из конверта, развернула его и начала читать. Поскольку её отец был школьным учителем, она получила приличное образование. Но Чарльз не умел ни читать, ни писать; не мог написать даже своего имени. Это письмо было написано одним из его братьев, живущим в Луисвилле.
— О чём в нём говорится, мама? — спросил Билли.
Она комментировала по ходу чтения.
— Здесь говорится, что твой папа находится в Индиане. Он нашёл постоянную работу и место, где мы сможем жить. Он хочет, чтобы мы сейчас же приехали. Это небольшой город под названием Ютика, около 16 километров к северо-востоку от…
Здесь она резко прервала чтение и с изумлением взглянула на своего трёхлетнего сынишку: как же это могло произойти?..
— Где это, мама? Где находится Ютика? — настаивал Билли.
Элла медленно сказала:
— Билли, мы будем жить в 16 километрах к северо-востоку от Нью-Олбани, штат Индиана.
