О междоусобиях в Иерусалиме и проистекавших от них для города бедствиях.

1. После того, как Тит указанным путем прошел пустыню между Египтом и Сириею, он прибыл в Кесарею, где прежде всего хотел привести в порядок свое войско. В то время как он в Александрии помогал своему отцу укрепить новое, Богом дарованное ему господство, смуты в Иерусалиме еще более разрослись и образовались три партии, обра­тившие свое оружие друга против друга, что, пожалуй, в несчастии можно было бы еще назвать счастьем и делом справедливости. Враждебные дей­ствия зелотов против народа, носившие в себе начало падения госу­дарства, подробно описаны выше от самого возникновения до гибельного их возрастания. Не без справедливости можно назвать это состояние мя­тежом в мятеже, который, подобно взбесившемуся зверю, за отсутствием питания извне, начинает раздирать свое собственное тело.

2. Элеазар, сын Симона, тот самый, который прежде побудил зелотов отделиться от народа в храм[1], как бы из негодования против жестокостей; совершаемых изо дня в день неистощимым в своей кровожадности Иоанном, в действительности же потому, что ему было невыносимо подчиняться восставшему после него тирану, помышляя сам о единовластии и стремясь к господству,—этот Элеазар основал от­дельную партию, привлекши к себе из влиятельных лиц Иуду, сына Хелкии, и Симона, сына Эзрона, к которым присоединился еще Эзекия сын Хобари, человек не безызвестный, а каждый из них в отдельности увлекал за собою не малое количество зелотов. Они заняли внутреннее про­странство храма и над священными воротами, на виду Святая Святых, во­друзили свое оружие. Обилие жизненных припасов укрепляло их дух, ибо жертвенные даяния доставляли этим людям, считавшим все дозволенным, избыток во всем; но они были озабочены малочисленностью своих сил, а потому, сложив оружие на означенном месте, они оставались в по­кое. С другой стороны, преимущество Иоанна над ними в превосход­стве сил терялось позицией, которую он занимал, ибо враги стояли над его головой, а потому он не мог нападать на них без опасности для себя. Однако, ожесточение не давало ему покоя: терпя больше вреда, чем сам причинял Элеазару, он все-таки не переставал нападать; беспрестанно повторялись вылазки, а перестрелка продолжалась беспрерывно. Все места храма были осквернены убийствами.

3. Симон, сын Гиоры, тот тиран, которого народ в своем от­чаянии призвал к себе на помощь и который имел в своих руках Верхний город и большую часть Нижнего, еще с большей настойчивостью напирал теперь на людей Иоанна, подвергавшихся нападению также и сверху. Симон же производил свои нападения снизу; находясь по отношению к Иоанну в таком же положении, в котором последний находился по отношению к тем, которые стояла выше его, Иоанн, теснимый с двух сторон, так же легко терпел потери, как легко наносил их сам, ибо насколько он, благодаря своей позиции, был сильнее Си­мона, на столько же он был слабее Элеазара. Нападения снизу он мог легко отражать руками; против тех же, которые сражались с высоты храма, он защищался машинами. В его распоряжении находи­лось немало катапульт и других камнеметен, которыми он не только поражал врагов, но и убивал многих, приносивших жертвы. Хотя они в своем безумии позволяли себе всякие бесчинства, все же они впускали в храм желающих жертвовать, ограничиваясь лишь обыском последних; причем коренные жители обыскивались более строго, чем чужеземные иудеи. Но когда иудеи своими просьбами обезоруживали их жестокосердие и вступали в храм, то здесь они падали жертвами ца­рившей междоусобицы, ибо стрелы силой машин долетали до жертвен­ника и храма и попадали в священников и жертвоприносителей. Мно­гие, поспевшие из дальних стран ко всемирно-известному и священному для всех людей месту, падали пред своими жертвами и своей кровью смачивали алтарь, высоко чтившийся всеми эллинами и варварами. Тела туземцев и чужих, священников и левитов, лежали смешавшись между собою и кровь от этих различных трупов образовала в пределах святилища настоящее озеро. Испытал ли ты, несчастнейший из городов, нечто подобное от римлян, которые вступили в тебя для того, чтобы тебя очистить от гнусных поступков твоих собственных детей? Ибо Божиим городом ты уже перестал быть и не мог быть больше после того, как ты сделался могилой твоих собственных граждан и когда ты храм превратил в кладбище для жертв, павших в междоусобной борьбе. Быть может, ты когда-нибудь опять возродишься, если ты умило­стивишь Бога, который разрушил тебя! Однако, долг историографа повелевает подавить в себе чувства горести, ибо здесь не место для личной скорби, а для описания событий. Я прослежу поэтому дальнейшее развитие восстания.

4. Таким образом, внутренние враги города были разъединены на три враждебных лагеря: Элеазар и его приверженцы, под охраной которых находились посвященные храму первые плоды, неистовствовали против Иоанна, а шайка последнего грабила жителей и стояла против Симона. Но и Симона для поддержки против другого лагеря мятежников город должен был снабжать провиантом. Иоанн, подвергаясь нападениям с двух сторон,  выстраивал своих людей  двумя противоположными фронтами и в то время, когда с галерей обстреливал противников, вторгавшихся из города, он посредством машин защищался против копьеметателей, сражавшихся с храма. Как только нападавшие сверху давали ему вздохнуть свободно (что случалось часто, когда те напивались или были утомлены), он во главе многочисленного войска предпринимал смелые вылазки против Симона и по мере того, как отбивал его назад в глубь города, сожигал на всем простран­стве здания, наполненные зерном и разного рода другими припасами. Когда отступал Иоанн, тоже самое делал Симон, точно они нарочно, в угоду римлянам, хотели уничтожить все, что город приготовил для осады, и умертвить жизненный нерв своего собственного могущества. Последствием было то, что все вокруг храма было сожжено, что в самом городе образовалось пустынное место, вполне пригодное для поля битвы между воюющими партиями, и что весь хлеб, которого хватило бы для осажденных на многие годы, за небольшим исключением был истреблен огнем[2]. Таким образом город пал от голода, который отнюдь не мог бы наступить, если бы его не подготовили сами же мя­тежники.

5. В то время, когда город со всех сторон громили его внутрен­ние враги и ютившийся в нем всякий сброд, все население его, как одно огромное тело, терзалось в сознании своей беспомощности. Старики и женщины, приведенные в отчаяние бедствиями города, молились за римлян и нетерпеливо ожидали войны извне, чтобы избавиться от по­трясений внутри. Граждане, объятые паническим страхом и совершенно растерявшись, не имели ни времени, ни возможности подумать о возврате; не было также надежды ни на мир, ни на особенно желанное бегство. Ибо все было занято стражами, и как ни враждовали между собой главари разбойников во всем остальном, но мирно расположенных людей или заподозренных в желании бежать к римлянам, они убивали, как общих врагов; их солидарность только и проявлялась в умерщвлении тех, которые заслуживали быть пощаженными. День и ночь беспрерывно слышались громкие крики сражавшихся, но еще печальнее было тихое стенание плачущих. Хотя несчастия одно за другим приносили все новые и новые поводы к плачу, но страх замыкал рот и сдерживал громкие вопли, боязнь удерживала чувства от проявления и они терзались подавленными стенаниями. Не было больше уважения и сочувствия к родственникам; исчезла забота о погребении убитых,—до того каждый был удручен своим собственным отчаянием. За исключением тех, которые участвовали в мятеже, все сделались бесчувственными ко всему, да и видели они пред собою только неминуемую свою гибель. А мятежники, стоя на грудах трупов, все неистовее боролись между собою, точно они бешеную ярость сосали из трупов под их ногами. Измышляя друг против друга все новые козни, исполняя с бессердечием каждое свое решение, они не оставляли неиспробо­ванным ни единого рода беззакония и жестокости. Иоанн употреблял даже священный лес для постройка военных машин. Народ и священники еще раньше решили подпереть храм снизу и поднять его на двадцать локтей; тогда царь Агриппа с величайшими затратами и усиленными трудами доставил на место из Ливана[3] строевой лес, достойный удивления по стройности и длине стволов; теперь же, когда война прервала строитель­ные работы, Иоанн приказал разрезать балки и строить из них башни, находя эти балки по их размерам пригодными для целей борьбы со сражавшимися с ним сверху храма; он воздвиг башни за стеной, против западной галереи, где собственно и возможно было их построить, так как другие части храма отстояли слишком далеко вследствие сту­пеней[4].

6. Этими сооружениями, устроенными с неблагочестивой целью, Иоанн надеялся победить своих врагов. Но Бог разрушил его планы, приведя к городу римлян еще прежде, чем кто-нибудь из его людей успел стать на сооруженные им башни. Тит именно выступил из Кесареи с одной частью армии, послав другой части приказание соединиться с ним под Иерусалимом. Он имел при себе три легиона, прежде опустошавшие Иудею при его отце, и двенадцатый легион, который раньше под предводительством Цестия был побежден, но который всегда отличался храбростью, и теперь, помня то поражение (II, 18, 9), еще с большей жаждой боя спешил отомстить. Пятый легион получил приказание присоединиться к нему чрез Аммаус, а десятый—чрез Иерихон идти на Иерусалим. Сам же Тит выступил с остальными отрядами, к которым примкнули вспомогательные войска царей, возобновленные и усиленные, и еще много союзников из Сирии. И та рать, которую Веспасиан выделил из четырех легионов и по­слал с Муцианом в Италию, была опять пополнена из приведенных Титом отрядов, так как из александрийского войска за ним после­довали две тысячи отборных солдат и кроме них стянуты были к нему три тысячи воинов из гарнизонов на Евфрате[5]. При нем находился также самый испытанный своей преданностью и славившийся своей опытностью в военном деле друг его, Александр Тиверий, быв­ший правитель Египта, которому он теперь поручил начальство над войском. Он казался достойным своего назначения, так как он первый из всех признал власть нового императора и с безотчетной преданностью связал свою собственную судьбу с темной еще будущностью последнего (IV, 10, 6). Выделяясь своим возрастом и опытностью, он сопровождал Тита в качества советника в войне[6].

ГЛАВА ВТОРАЯ

.
Как Тит двинулся к Иерусалиму. — Как он, высматривая город, под­вергся опасности и где расположился лагерем.

            1. Поход Тита во вражескую страну открывали отряды царей и все, прочие вспомогательные войска; за ними шли строители дорог и квартирмейстеры, а также вьючные животные с багажом предводителей; за ними, под прикрытием тяжеловооруженных, следовал сам полководец, окруженный многочисленным отборным войском и копьеносцами. Вслед за ними и непосредственно перед машинами ехали принадлежавшие к легионам всад­ники, а позади машин—трибуны под прикрытием отборного войска и начальники со своими когортами. За ними появлялись полевые знамена с орлом в средине, предшествуемые трубачами, а тогда уже—главное ядро легионов, по шести человек в ряду. Каждый легион имел за собою свой обоз, который возил поклажу. Наконец, во хвосте находились наемные отряды и охранявший их арьергард. В таком обычном у римлян порядке похода (III, 5) Тит подвигался через Самарию в Гофну, за­воеванную еще его отцом (IV, 9, 9) и снабженную теперь гарнизоном. Здесь он переночевал и на следующее утро двинулся дальше. Маршируя целый день, он к вечеру разбил лагерь на месте, называемом иуде­ями на их родном языке «Шиповой долиной», возле деревни Гават­саула (что обозначает холм Саула) на расстоянии около тридцати стадий от Иерусалима. Отсюда он с шестьюстами избранных всадников от­правился на разведку, желая ознакомиться с укреплениями Иерусалима и настроением иудеев и попытаться вместе с тем, не сдадутся ли они со страха без борьбы при одном его появлении; ибо он знал, как это и было в действительности, что народ, находившийся под гнетом мятежнической партии и разбойников, жаждал мира и только потому бездействует, что чувствует себя бессильным.

2. Пока Тит ехал по большой дороге, ведущей прямо к стене, никто не показывался у ворот; когда же он возле башни Псефина, свернув с дороги, повел свою конницу в сторону, несметные враги рину­лись внезапно мимо так называемых Женских башен через ворота, ле­жавшие против памятника Елены, прорвали линию всадников, бросились навстречу находившимся еще на дороге, воспрепятствовали им соеди­ниться с другими, свернувшими уже в сторону, и таким образом от­резали Тита с немногими людьми. Идти вперед Титу было невозможно, так как все пространство до стены было изрыто канавами, сделанными для плантаций, и поперечными садами, обведенными многими заборами; но и обратное отступление к своим он тоже нашел отрезанным многочисленным неприятелем, находившимся в средине, большинство же его людей, неподозревавшее опасности своего государя[7], разбежалось в том предположении, что и он вместе с ними повернул назад. Видя тогда, что его спасение может зависеть только от личной его храбрости, он поворотил своего коня назад, крикнул своей свите следовать за ним и бросился в самую толпу неприятеля, чтобы силой проложить себе дорогу к своим. Тогда-то можно было убедиться воочию, что перипетии войны и судьба государей находятся в руках Божиих: сколько ни летело стрел на Тита, который был без шлема и без щита (ибо, как уже было сказано, он выехал не как воин, а только в качестве разведчика), все-таки ни одна его не задевала, а все без всякого действия просвистели мимо, точно они с умыслом не попадали в цель. С мечом в руках, прокладывая себе дорогу чрез напиравших на него с боку, перескакивая чрез многих, становившихся ему на пути, он мчался на коне чрез опрокинутых все вперед и вперед. При виде этой смелости Цезаря, они подымали крик и друг друга призывали к нападению на него; но куда только устремлялся он, все бежало и рассеивалось. Разделявшие с ним опасность товарищи его, получая удары сзади и с боков, держались тесно возле него, ибо каждый из них имел еще надежду на спасение: помочь Титу открыть себе выход прежде чем его не оцепили. Двое из самых задних пали: один был оцеплен на коне и заколоть, другой, соскочивший с коня, был также убит, а его конь уведен. Но с остальными Тит благополучно спасся в ла­герь. Успех иудеев при этой первой стычке, внушил им сумасбродные надежды: мгновенная милость судьбы вселила им страшную само­уверенность.

3. На следующий день Тит, после того, как ночью присоединился к нему легион из Аммауса, снялся с лагеря и двинулся вперед до места, называемого Скопом. Отсюда открывается вид на город и испо­линское здание храма, вследствие чего это примыкающее к северу от го­рода плоскогорье весьма кстати названо Скопом[8]. Находясь еще в семи стадиях от города, он приказал построить для обоих легионов один общий лагерь, а позади них в трех стадиях—другой лагерь для пятого легиона, ибо ввиду того, что солдаты последнего были утомлены от ночного похода, он нашел нужным отвести им более защищенное место, дабы они тем спокойнее могли укрепиться. Едва только они при­ступили к сооружению лагеря, как появился уже десятый легион из Иерихона, где им оставлена была часть тяжеловооруженных для охра­нения этого завоеванного Веспасианом прохода (IV, 9, 1). Этот легион получил приказание расположиться лагерем в шести стадиях от Иеру­салима на так называемой Елеонской горе, лежащей против города на востоке и отделенной от него глубокой лощиной, называющейся Кидроном.

4. Только война извне, мощно и внезапно обрушившаяся на город, положила конец беспрерывным распрям, царившим между партиями. С ужасом увидели мятежники этот тройной лагерь римлян и тогда они начали искать сближения между собой и соединения с дурной целью[9]. «Чего мы еще ждем,—говорили они друг другу,—как мы можем допустить, чтоб нам дыхание было отрезано тремя стенами? Неприятель крепко уселся против нас, а мы, запертые в наших стенах, остаемся спокойными зри­телями неприятельских действий, как будто бы они были благодетельны для нас, оставляя в бездействии наши руки и наше оружие. Да! Мы храбры только против себя, римлянам же наш раздор поможет покорить город даже без меча». Такими словами они соединились, друг друга ободряли, взялись за оружие и сделали внезапную вылазку против десятого легиона. С ужасающими кликами грянули они через долину и бросились на римлян, работавших над укреплениями. Так как последние разделились по своим работам и большинство из них сложило с себя оружие (они и не предполагали, чтобы иудеи осмелились на вылазку, или чтоб они даже при желании могли предпринять ее ввиду царившего между ними разлада), то внезапное нападение привело их в замешательство: часть бросив работу и сейчас же отступила назад, многие побежали за своим оружием, но были убиты еще прежде, чем могли стать против врагов. К иудеям примыкали ободренные их победой все новые и новые бойцы, а счастье делало их в собственных глазах и в глазах римлян еще более многочисленными, чем они были на самом деле. Солдаты, при­ученные к боевой тактике и умеющие сражаться сомкнутыми рядами по команде, скорее всего теряют самообладание при неожиданном расстройстве. Поэтому отступили теперь пред нападением застигнутые врасплох римляне. Всякий раз однако, когда преследуемые оборачивались, они удер­живали напор иудеев и наносили раны тем, которые в своей стреми­тельности были менее осторожны. Но по мере того, как масса нападающих все более возрастала, увеличивалось смятение римлян, которые, наконец, были отброшены от своего лагеря. Дело приняло такой оборот, что всему легиону угрожала опасность; но тогда Тит, уведомленный об их опасном положении, быстро поспешил на помощь. Громко негодуя против трусости бежавших, он заставил их повернуть назад, сам во главе прибывшего с ним отборного войска набросился на иудейский фланг, многих смял, еще больше ранил, а остальных обратил в бегство, и оттеснил в самую лощину. Иудеи, однако, после большого урона, вскоре выбились из этой местности и, поднявшись на противо­положную возвышенность, обернулись лицом и сражались через лощину. До полудня продолжался бой в таком положении; но когда солнце на­чало клониться к западу, Тит оставил на месте против неприятеля только то войско, с которым он прибыл на помощь, да еще несколько других когорт; остальную же часть легиона он отправил для возоб­новления шанцевых работ на вершине горы.

5. В этих действиях иудеи усмотрели бегство римлян, и так как поставленный ими на стене вестник возвестил об этом потряхиванием своей одежды, то совершенно свежая многочисленная толпа бро­силась с такой стремительностью, что их наступление походило на бег свирепейших зверей. И действительно никто из построенных в боевом порядке римлян не выдержал их удара: строевая линия, точно под напором тяжелого орудия, была прорвана, и все пустилось бежать вверх по горе. Один Тит с немногими остался посреди склона горы. Его свита, которая из уважения к полководцу, пренебрегая опасностью, осталась при нем, настойчиво умоляла его удалиться от иудеев, ищущих смерти, а не броситься в опасность за войско, которое должно было бы прикрывать его; он должен, наконец, подумать о своем высоком положении в качестве руководителя войны и владетеля мира, чтобы не обратиться в простого солдата и чтобы не подвергать столь явной опасности собственную личность, от которой зависит все. Но он делал вид, будто ничего  не слышит,  оказывал сопротивление тем, которые ринулись ему навстречу, убивал других, которые силой хотели овладеть доступом вверх, бросился по крутому склону на тесно сплотившуюся массу врагов и отбил их назад. Но иудеи, как они ни были смущены твердым и стремительным нападением Тита, и теперь еще не бежали в город, а расступившись по обеим сторонам, преследовали бегущих кверху. Этот новый натиск Тит останавливал нападением на фланги. Но между тем солдаты, ра­ботавшие на верху над шанцами, увидев, что их товарищи внизу раз­бежались, были вновь охвачены ужасом и отчаянием. Весь легион рассеялся, так как все считали, что против набега иудеев противостать невозможно и что Тит также находится в бегстве, ибо, думали они, если б он удержался на месте, то другие не бежали бы. В паническом страхе бежали они по всем направлениям, пока, наконец, некоторые увидели полководца в самом водовороте сражения и, полные опасения за его жизнь возвестили криками всему легиону о его опасном положении. Стыд заставил всех возвратиться: осыпая друг друга упреками за бегство, а еще больше за то, что покинули Цезаря, они со всей силой бросились на иудеев, и как только последние начали отступать, окончательно отте­снили их в долину. Иудеи хотя боролись еще и при отступлении, но рим­ляне, благодаря занятому ими возвышению, находились в более выгодном положении, вследствие чего они опрокинули неприятеля в самую пропасть. Теперь Тит преследовал тех, которые раньше на него на­падали; легион он опять послал к его шанцевым работам, а для отражения неприятеля остался сам с теми отрядами, которые прежде сра­жались вместе с ним. Чтобы сказать правду, не вдаваясь в преуве­личение из лести и не умаляя из зависти,—Цезарь один дважды спас угрожаемый легион и доставил ему возможность спокойно укрепить свой лагерь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

.

Возобновление междоусобицы в Иерусалиме.—Козни иудеев против римлян.— Тит укоряет солдат за их опрометчивость.

1. Внешняя война на время приостановилась, партийная же борьба внутри вспыхнула вновь. Так как с 14 днем месяца Ксанфика[10], при­ближался праздник опресноков, к которому иудеи относят начало своего избавления от египтян, партия Элеазара открыла храмовые ворота, чтобы впустить народ, собравшийся на молитву; Иоанн же воспользовался праздником для прикрытия своих хитрых замыслов. Он снабдил тайным оружием менее известных из его людей, большинство из которых к тому еще были нечисты, и приказал им смешаться с толпой для того, чтобы овладеть храмом. Проникши во внутрь, они сейчас сбросили с себя верхнее платье и вдруг предстали пред всеми в полном вооружении. В храме поднялась неимоверная сумятица; непричастный к партийной борьбе народ думал, что нападение готовится на всех без различия; но зелоты поняли, что оно направлено только против них и поэтому покинули ворота, соскочили со стенных зубцов и, избегая всякого столкновения, скрылись в подземные ходы храма, народ же, робко тес­нившийся у алтаря и кругом в храме, был растоптан и умерщвлен палками и мечами. Много спокойных граждан пало от рук своих личных врагов, как сторонники противной партии; кто только был узнан кем-нибудь из мятежников, которого он раньше оскорбил, был теперь убит им как зелот. Совершив много зверских насилий над невинными, они после этого объявили прощение виновным, и когда последние вышли из подземелья, дали им свободно разойтись. Сделав­шись сами обладателями внутреннего храма и всех его запасов, они по­чувствовали себя еще сильнее для сопротивления Симону. Таким образом существовавшие до сих пор три враждебных партии распались на две[11].

2. Тит между тем принял решение сняться со своим лагерем, расположенным на Скопе, и ближе придвинуться к городу. С этой целью он поставил отборный отряд всадников и пехоты в количе­стве, признанном им необходимым для защиты против вылазок иудеев, и приказал всему остальному войску выровнять все промежуточное про­странство до стены. Тогда все заборы и решетки, которыми жители Иеру­салима огораживали свои сады и рощи, были сломаны, плодовые деревья в окружности срублены и имя заполнены все углубления и впадины; скалистые же утесы были устранены железными инструментами. Таким образом они выровняли все пространство между Скопом и памятником Ирода, находившимся близ так называемого Змеиного пруда.

3. В эти дни иудеи устроили римлянам такого рода ловушку. Самые отважные из мятежников, представляя из себя изгнанными миролюби­выми жителями, вышли за город из так называемых Женских башен; здесь они, как бы опасаясь нападения римлян, столпились все вместе, и каждый старался укрыться за плечами другого. Другие, с виду простые граж­дане, стояли там и сям на стене, взывали о мире, просили о пощаде и призывали к себе римлян, обещая им открыть ворота. Одновременно с этими громкими взываниями они бросали камнями в своих же, как будто хотели отогнать их от ворот; а те, то делали вид, будто хотят насильно вторгнуться, то обращались с трогательными просьбами к своим согражданам, то наконец устремлялись к римлянам, но каждый раз в страхе и смущении пятились назад. Солдаты поддались на эту хитрую ловушку; полагая, что одни попались уже им в руки и их немедленно же можно будет наказать, а другие откроют им город, они тотчас приступили к делу. Титу, однако, этот неожидан­ный призыв казался подозрительным: только днем раньше он приглашал иудеев через Иосифа на добровольную сдачу и не встречал однако со­чувствия. Он приказал поэтому солдатам не трогаться с места; но некоторые из тех, которые впереди всех заняты были работами, уже поспешно взялись за оружие и двинулись к воротам. Мнимо изгнанные из города вначале как будто попятились назад, но когда солдаты были уже между башнями ворот, они бросились вперед, оцепили их и напали с тыла; в то же время стоявшие на стене осыпали их густым градом камней и разного рода других стрел, которыми многих убили и еще больше ранили. Повернуть назад им было нелегко, так как их теснили с тылу; но, помимо этого, стыд за ослушание приказа военачальников заставлял уже довести до конца начатую ошибку— поэтому-то они так долго держались в бою. Но сильно израненные иудеями и в свою очередь нанеся им не меньше ударов, они отбили наконец оцепивших их врагов. Еще при своем отступлении они до гробницы Елены были преследуемы неприятельскими стрелами.

4. Иудеи тогда в грубой форме проявили свое торжество над рим­лянами: они осмеивали их за то, что дали себя обмануть хитростью, прыгали, потрясая своими щитами, и громко ликовали от радости. Сол­даты же были встречены угрозами центурионов и гневом Цезаря.— «В то время, сказал последний, когда иудеи, которых одно только отчаяние ведет в бой, действуют все-таки обдуманно и осмо­трительно, расставляют сети, устраивают засады и при этом еще за их послушность, взаимное доверие и прочную солидарность покровитель­ствуемы счастьем, римляне, которым счастье так всегда благоприятствует за их дисциплину и повиновение предводителям, напротив, терпят теперь поражение, попадаются в плен вследствие своей собственной опро­метчивости и, что еще более постыдно, сражаются без предводителей, в при­сутствии Цезаря. Глубоко будут вопиять военные законы, точно как и мой отец, когда он узнает об этом поражении: он, который поседел в битвах, никогда не потерпев такого удара, а законы, которые всегда самое малейшее упущение против дисциплины карают смертью. Теперь эти законы должны были быть свидетелями того, как целый отряд войска покинул строй! Но пусть сейчас узнают своевольники, что у римлян даже победа без приказа не приносит славы». По этим словам, обращенным к полководцам, можно было подумать, что он намерен поступить со всеми по всей строгости законов; солдаты поэтому упали духом, так как они ожидали для себя заслуженной казни. Но легионы окружили Тита и настойчиво просили его помиловать их това­рищей и ради послушности значительного большинства простить поспеш­ность немногих, которые совершенную ими только что ошибку хотят загладить в будущем своей храбростью.

5. Тит, удовлетворил их просьбу, тем более что последняя совпадала с его собственными интересами; ибо он полагал, что нака­зать одного человека должно действием, а при наказании целой толпы можно ограничиться только словами. Он простил поэтому солдат, предупредив их серьезно, чтоб они в будущем были осторожнее, и начал обдумывать, как наказать иудеев за их хитрость. Когда по истечении четырех дней промежуток до стены был выровнен, он для того, чтобы в безопасности перевести сюда обоз и остальную часть армии, расставил самое ядро войска в семи рядах по направлению от севера к западу против стены; впереди стояла пехота, сзади кон­ница, каждая часть в трех рядах, а седьмую линию образовали по­ставленные между ними стрелки. Так как этим сильным строем у иудеев отнята была всякая возможность дальнейших вылазок, то вьюч­ный скот трех легионов и обоз могли безопасно выдвинуться вперед. Сам Тит расположился станом на расстоянии около двух стадий от стены у одного из углов последней, против башни называемой Псефиной, где обводная стена на своем северном протяжении загибается к западу. Остальная часть войска разбила лагерь у так называемой Гипиковой башни, тоже в двух стадиях от города. Десятый же легион сохранял свою позицию на Елеонской горе.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

.

Описание Иерусалима.

1. Тройной стеной был обведен город, и только в тех местах, где находились недоступные обрывы, была одна стена. Сам город был расположен на двух противолежащих холмах[12],  отделенных посре­дине долиной[13], в которую ниспадали ряды домов с обеих сторон. Тот из двух холмов, на котором[14] находился Верхний город, был выше и имел более плоскую вершину. Вследствие своего укрепленного положения, он был назван царем Давидом (отцом Соломона, первого соорудителя храма) крепостью[15], а нами—Верхним Рынком[16]. Второй холм[17], названный Акрой[18], на котором стоял Нижний город, был, напротив, покат с обеих сторон. Против него лежал третий холм[19] ниже Акры, от природы и прежде отделенный от нее широкой впадиной; но Асмонеи во время своего владычества заполнили эту долину, чтобы связать город с храмом; вместе с тем была снесена часть Акры; высота ее понижена для того, чтобы храм возвышался над нею. Долина, называемая Тиропеоном[20], о которой мы сказали, что она отделяла Верхний город от Нижнего, простирается до Силоама, каковым именем мы называем пресный и обильный водой источник. Снаружи оба холма города были окружены глубокими обрывами и вследствие своих крутых спусков нигде с обеих сторон недоступны.

2. Из трех стен древнейшая была труднопобедима вследствие окружавших ее пропастей и возвышавшегося над последними холма, на котором она была построена; но ее природная мощь была зна­чительно возвеличена еще искусственно, так как Давид и Соломон, равно и последовавшие за ними цари, старались превзойти друг друга в укреплении этой твердыни. Начинаясь на севере у так называемой Гипи­ковой башни, она тянулась до Ксиста[21], примыкала затем к зданию Совета и оканчивалась у западной галереи храма. С другой стороны по направлению к западу она, начинаясь у того же пункта, шла к месту, называемому Бетсоном[22] и простиралась до Ессенских ворот, возвраща­лась затем к югу от Силоамского источника, загибала опять восточнее, к рыбному пруду Соломона, отсюда тянулась до так наз. Офлы[23] и окан­чивалась у восточной галереи святилища. Вторая стена начиналась у ворот Генната, принадлежавший, еще к первой стене, обнимала северную сто­рону и доходила только до Антония. Третья стена начиналась опять у Гипиковой башни, откуда она тянулась на север до башни Псефины, отсюда, простираясь против гробницы Елены (царицы адиабенской и ма­терим царя Узата), шла через царские пещеры и загибала у угловой башни так называемого Гнафейского[24] памятника; после этого она примыкала к древней стене и оканчивалась в Кидронской долине[25]. Этой третьей стеной Агриппа обвел возникшую новую часть города, остававшуюся прежде совсем незащищенной. Ибо вследствие прироста населения город все больше расширялся за стены и после того как заключили в пределы города северный склон храмового холма, потребовалось идти еще дальше и застроить еще четвертый холм, называемый Бецетой, лежащий против Антонии и отделенный глубоким рвом, проведенным нарочно с той целью, чтобы нижние сооружения Антонии, сообщавшиеся с холмом, не были так легко доступны и так низко расположены. Высота башен естественно выиграла значительно вследствие глубины окопа; эта позже построенная часть города называлась на отечественном языке Бецетой, что на греческом языке означает «Новый город»[26]. А так как жители этой части города нуждались в защите, то отец ныне живущего царя, называвшийся также Агриппой, начал строить вышеназванную стену; но убоявшись затем, чтобы грандиозность сооружения не возбуждала подо­зрения императора Клавдия в стремлении к новшеству или отпадению от него, он прекратил постройку[27], положив ей только основание. И если бы стена была окончена так, как она начата, город сделался бы поистине неприступным: ибо стена была сложена из огромных камней, которые имели по двадцати локтей[28] длины и десяти локтей ши­рины каждый и которые не легко было бы ни подкопать железными ору­диями, ни сдвинуть с места машинами; самая же стена имела десять локтей в ширину, а высота ее без сомнения превысила бы значительно ширину, если бы рвение того, который начал сооружение, не наткнулось на препятствия. Впоследствии стена эта, несмотря на напряженные уси­лия иудеев, была возвышена только до двадцати локтей, получила еще брустверы на два локтя и зубцы трех локтей вышины, так что общая высота достигала двадцати пяти локтей.

3. Над стеной возвышались башни двадцати локтей ширины и двад­цати локтей высоты каждая, четырехугольные и, как сама стена, массивные. По прочности сложения и красоте камней они не уступали храмовым сооружениям. На этих двадцатилоктевых массивах находились велико­лепные покои, а над ними—еще верхнего яруса помещения; для дождевой воды построено были там весьма много цистерн с широкими лестни­цами, ведущими к каждой в отдельности. Таких башен третья стена вмела девяносто; расстояние между каждыми двумя башнями измерялось двумястами локтей. На средней стене были размещены четырнадцать башен, а на древней — шестьдесят. Окружность всего города достигала тридцати трех стадий. Если третья стена сама по себе была достойна удивления, то находившаяся на северо-западном ее углу башня Псефин, против которой расположился лагерем Тит, представляла выдающееся творение искусства. Простираясь вверх на высоту семидесяти локтей, она открывает дальний вид на Аравию и на крайние пределы еврейской земли до самого моря. Она была восьмиугольная. На противоположной ей сто­роне, на древней стене была сооружена царем Иродом Гипикова башня, а вблизи последней еще две другие башни, которые по вели­чине, красоте и крепости не имели себе подобных в мире. Ибо изя­щество этих сооружений было не только делом врожденного царю вкуса к величественному и ревностной его заботы о городе, но и являлась данью чувствам его сердца, так как этими башнями он воздвиг памятники трем любимейшим лицам: своему брату, другу и жене, имена которых он присвоил этим сооружениям. Свою жену он, как мы выше сообщили (I, 22, 5), убил из ревности, двух других он потерял на войне, где они храбро сражались. Гипикова башня, на­званная по имени его друга, была четырехугольная, двадцати пяти локтей ширины и длины, тридцати локтей высоты и массивно построена; на этом, составленном из глыб массиве, находилось вместилище для дож­девой воды двадцати локтей глубины; над ним возвышалось еще двух­этажное жилое здание, вышиною в двадцать пять локтей, разделенное на различного рода покои и увенчанное маленькими двухлоктевыми башен­ками и трехлоктевыми брустверами, так что общая высота башни дости­гала восьмидесяти локтей высоты. Вторая башня, названная Иродом, по имени его брата Фазаеля[29], имела по сорока локтей в ширину и длину и столько же в вышину и была вся массивная. На верху опоясывал ее кругом балкон вышиною в десять локтей, защищенный брустве­рами и выступами; в средине этого балкона возвышалась другая башня, помещавшая в себе великолепные покои, снабженные даже баней, так что вся башня совершенно походила на царский замок. Ее вершина была еще роскошнее предыдущей и украшена башенками и зубцами. В общем она имела около девяноста локтей высоты. По внешнему виду она была похожа на Фаросский маяк, что пред Александрией (IV, 10, 5), но зна­чительно превосходила его объемом. В то время в ней укрепился Симон, сделав ее главным пунктом своей власти. Третья башня Мариамна (так было имя царицы) имела массивное основание в двадцать локтей вышины, двадцать локтей ширины и столько же длины; жилые помещения на верху были устроены еще великолепнее и разнообразнее, чем в предыдущих башнях, ибо царь считал приличествующим — здание, названное по имени женщины, больше разукрасить, чем те, которые носили имена мужчин; зато последние были, наоборот, сильнее женской башни. Высота этой башни достигала пятидесяти пяти локтей.

4. Величина этих трех башен, как ни была она значительна сама по себе, казалось еще большей, благодаря их местоположению: ибо древняя стена, на которой они стояли, сама же была построена на высоком холме и, подобно вершине горы, подымалась на вышину тридцати локтей, а потому башни, находившиеся на ней, выигрывали в вышине. Поразительна была также величина камней, употребленных для башен, ибо последние были построены не из простых камней или обломков скал, которые люди могли бы нести, а из обтесанных белых мраморных глыб, из которых каждая измерялась двадцатью локтями длины, десятью локтями ширины и пятью—толщины; и так тщательно они были соединены между собою, что каждая башня казалась выросшей из земли одной скалистой массой, в которой уже впоследствии рука мастера вырезала формы и углы—так незаметны были швы сооружения. К этим стоявшим на севере башням примыкал изнутри превосходивший всякое описание цар­ский дворец, в котором великолепие и убранство доведены были до высшего совершенства. Он был окружен обводной стеной в тридцать локтей высоты, носившей в одинаковых расстояниях богато украшенные башни, и помещал в себе громадные столовые с ложами для сотен гостей. Неисчислима была разновидность употребленных в этом здании камней, ибо самые редкие породы были доставлены сюда массами из всех стран; достойны удивления потолки комнат по длине балок и великолепию убранства. В нем находилось несметное число разнообраз­ной формы покоев, и все они были вполне обставлены; большая часть комнатной утвари была из серебра и золота. Много было перекрещивав­шихся между собою кругообразных галерей, украшенных разнообразными колоннами; открытые их места утопали в зелени. Здесь виднелись раз­нородные парки с прорезывавшими их длинными аллеями для гулянья, а вблизи их глубокие водовместилища и местами цистерны, изобиловавшие художественными изделиями из меди, чрез которые протекала вода. Кругом этих искусственных источников находились многочисленные башенки для прирученных диких голубей[30]. Однако нет возможности описать по до­стоинству этот дворец; мучительно только воспоминание об опустошении, произведенном здесь разбойничьей рукой; ибо не римляне сожгли все это, а как выше было рассказано (II, 17, 6, 7), внутренние враги сделали это в начале восстания: в замке Антонии впервые вспыхнул огонь, затем он охватил дворец и уничтожил также верхние постройки трех башен.

ГЛАВА ПЯТАЯ

.

Описание храма[31].

1. Храм, как выше замечено, был построен на хребте сильно укрепленного холма[32]. Вначале вершина его едва хватала для самого храма и алтаря, так как холм со всех сторон был покат и обрывист. Но после того, как царь Соломон, первый основатель храма, укрепил стеной восточную часть холма, на земляной насыпи была построена еще колоннада; на других сторонах храм стоял еще от­крытым. В последующие же века народ все больше расширял путем постоянных насыпей поверхность холма; тогда разломали и северную стену и прирезали еще столько места, сколько впоследствии составлял весь объем храма. После того как иудеи подкрепили холм от самой его подошвы тройной террасообразной стеной и окончили превзошедшее всякие ожидания сооружение, на что были употреблены долгие века и все священные сокровища, стекавшиеся со всего мира, они обстроили верхнее пространство и нижнее храмовое место. Самая низкая часть храма покоилась на фундаменте в триста локтей высоты, а местами и больше. Но не вся глубина этого замечательного фундамента была видна, ибо большей частью заполняли лощину для уравнения ее с улицами города. Употребленные для фундамента скалы имели величину сорока локтей. Изо­билие денежных средств и рвение народа неимоверно ускоряли ход работ, и, благодаря этой неослабной настойчивости, с течением вре­мени было возведено сооружение, которое раньше не надеялись даже когда-либо окончить.

2. Достойны такого основания были также воздвигнутые на нем здания. Все галереи были двойные; двадцатипятилоктевые столбы, на которых они покоилась, состояли каждый из одного куска самого белого мрамора; покрыты же они были потолками из кедрового дерева. Высокая ценность этого материала, красивая отделка и гармоничное сочетание его представляли величественный вид, хотя не кисть художника, ни резец ваятеля не украшали здания снаружи. Ширина каждой галереи достигала тридцати локтей, а весь объем их, включая также и замок Антонию, исчислялся шестью стадиями. Непокрытые дворовые места были вымощены везде разноцветной мозаикой. Между первым и вторым освященным местом тянулась каменная, очень изящно отделанная ограда вышиною в три локтя. На нем в одинаковых промежутках стояли столбы, на которых на греческом и римском языках был написан закон очищения, гласивший, что чужой не должен вступить в святилище, ибо это второе священное место называлось именно святилищем[33]. На че­тырнадцать ступеней выходили туда от первого места. Святилище пред­ставляло собою четырехугольник, обнесенный особой стеной. Внешняя вышина последней, хотя достигала сорока локтей, не была видна из-за прикрывавших ее ступеней; внутри же стена имела только двадцать пять локтей; ибо так как стена была построена на высоком месте, на которое взбирались по ступеням, то не вся внутренняя часть ее была видна, потому что холм ее закрывал. Лестница оканчивалась на верху площадкой, имевшей до стены десять локтей. Отсюда другие лестницы, в пять ступеней каждая, вела к воротам, которых на севере и юге было восемь (по четыре на каждой стороне), а на востоке двое. Столько ворот было здесь необхо­димо, так как на этой стороне огорожено было место, предназначенное для богослужения женщинам; поэтому здесь понадобились еще вторые ворота, прорубленные в стене против первых; и на других сторонах, т. е. на юге и севере, в женский притвор вели особые ворота; через другие ворота женщинам не дозволялось входить, точно также как им не разрешалось выходить из своего притвора в другие части храма. Это место было одинаково открыто как для туземных, так и чужестранных иудейских женщин без различия. Западная сторона не имела никаких ворот, стена закрывала ее наглухо. Галереи, находившиеся между воротами по внутренней стороне стены и ведшие к казнохранилищам, покоились на ряде больших и чрезвычайно красивых столбов. Впрочем, кроме величины, они и во всех других отношениях не уступали тем, которые находились в нижнем дворе.

3. Девять из этих ворот были от верха до конца сплошь покрыты золотом и серебром, равно как косяки и притолоки; одни из них, находившиеся вне храма, были даже из коринфской меди[34] и далеко превосходили в стоимости посеребренные и позолоченные. Каждые ворота состояли из двух половин, имевших по тридцати локтей высоты и пятнадцати ширины. Внутри ворот с обеих сторон находились про­сторные помещения наподобие башен, имевших тридцать локтей в ширину и более сорока в вышину. Каждую из этих башен поддержи­вали две колонны по двенадцати локтей в объеме. Все ворота были одинаковой величины; только те, которые находились поверх коринфских, на восточной стороне женского притвора, против храмовых ворот, были значительно больше; они имели пятьдесят локтей вышины и двери сорок локтей ширины, были покрыты более толстыми серебряными и золотыми листами и украшения на них были еще более великолепны, чем на других. Эту металлическую облицовку пожертвовал для девяти ворот Александра отец Тиверия[35]. Пятнадцать ступеней вели от стены, составлявшей границу женского притвора, до больших ворот—на пять ступеней меньше тех, которые вели к остальным воротам.

4. К самому зданию храма, возвышавшемуся по средине, т. е. к святилищу, вели двенадцать ступеней. Фронтон здания имел, как в вышину, так и в ширину, сто локтей; задняя же часть была на сорок локтей уже, ибо с обеих сторон фронтона выступали два крыла, каждое на двадцать локтей. Передние ворота храма, семидесяти локтей вышины и двадцати пяти ширины, не имели дверей—это была эмблема бесконечного, открытого неба. Лицевая сторона этих ворот была вся покрыта золотом и чрез них виднелась вся внутренность первого и большего отделения храма. Внутри ворот все кругом блистало золотом. Внутреннее помещение храма распадалось таким образом на два отделения; но открытым оставалось только переднее, которое имело девяносто локтей в вышину, пятьдесят в длину и двадцать в ширину. Ворота, которые вели в это отделение, были, как сказано выше, сплошь позолочены, равно как и вся стена, окаймлявшая их. Над ними находились золотые виноградные лозы, от которых свешивались кисти в рост человеческий. Из двух отделений храмового здания внут­реннее было ниже внешнего. В него вели золотые двери пятидесяти пяти локтей вышины и шестнадцати ширины; над ними свешивался одинако­вой величины вавилонский занавесь, пестро вышитый из гиацинта[36], виссона[37], шарлаха[38], и пурпура[39], сотканный необычайно изящно и по­ражавший глаз замечательной смесью материй. Этот занавес должен был служить символом вселенной: шарлах обозначал огонь, виссон— землю, гиацинт—воздух, а пурпур—море[40]; два из них—по сходству цвета, а два—виссон и пурпур,—по происхождению, ибо виссон происходит из земли, а пурпур из моря. Шитье на занавесе представ­ляло вид всего неба, за исключением знаков зодиака[41].

5. Чрез этот вход входили в низшую часть храмового здания. Последняя имела шестьдесят локтей вышины, столько же длины и двад­цать локтей ширины; в свою длину она опять разделялась на два отде­ления: первое из них, перегороженное от второго на длине сорока локтей, заключало в себе три достопримечательных, всемирно-извест­ных произведения искусства: светильник, стол и жертвенник для ку­рений. Семь лампад, на которые разветвлялся светильник, обозначали семь планет; двенадцать хлебов на столе—зодиак и год; курильница, наполненная тринадцати родов курильными веществами, взятыми из моря,  необитаемых пустынь и обитаемой земли, указывала на то, что все исходить от Бога и Богу же принадлежит. Самая внутренняя часть храма имела двадцать локтей[42] и была отделена от внешней также занавесом. Здесь собственно ничего не находилось[43]. Она оставалась за­претной, неприкосновенной и незримой для всех. Она называлась Святая Святых. По бокам низшего отделения храма находились многие сообщавшиеся между собою трехэтажные жилища, которые с обеих сторон были доступны чрез особые входы. Верхнее отделение храма не имело никаких подобных пристроек, так как оно было и уже и выше почти на сорок локтей. Вместе с тем оно было проще отделано, чем низшее. Если прибавить к шестидесяти локтям от земли упомянутые сорок, то в общем получится высота в сто локтей.

6. Внешний вид храма представлял все, что только могло восхи­щать глаз и душу. Покрытый со всех сторон тяжелыми золотыми ли­стами, он блистал на утреннем солнце ярким огненным блеском, ослепительным для глаз, как солнечные лучи. Чужим, прибывавшим на поклонение в Иерусалим, он издали казался покрытым снегом, ибо там, где он не был позолочен, он был ослепительно бел. Вершина его была снабжена золотыми заостренными шпицами для того, чтобы птица не могла садиться на храм и загрязнить его[44]. Каменные глыбы, из которых он был построен, имели до сорока пяти локтей длины, пяти толщины и шести ширины. Пред ним стоял жертвенник вышиной в пятнадцать локтей, тогда как длина и ширина его был одинакового размера в пятьдесят локтей. Он представлял собою четырехугольник и имел на своих углах горообразные выступы: с юга вела к нему слегка подымавшаяся терраса. Он был сооружен без железного инструмента и никогда железо его не коснулось. Храм вместе с жертвенником были обведены изящной, сделанной из красивых камней, решеткой около локтя вышины, которая отделяла священников от мирян. Гноеточивым и прокаженным был воспрещен вход в город вообще; женщинам же не дозволялось входить в храм во время их месячного очищения, но и когда они были чисты, им запрещалось пере­ступать выше обозначенную границу. Мужчины, когда они не были вполне чисты, не должны были входить во внутренний двор, точно также как и священник в подобных же случаях.

7. Лица, происходившие из священнического рода, которые вследствие какого либо телесного недостатка не могли совершать священную службу, находились внутри решетки возле физически безупречных и получали также части жертв, принадлежавшие им в силу их родового проис­хождения, но носили простую одежду, ибо только участвовавшие в службе должны были носить священное облачение. У жертвенника и в храме служили только чистые и безупречные священники, одетые в виссон; из благоговения к своим священным обязанностям они в особенности воздерживались от употребления вина для того, чтобы они не нарушили какого-нибудь обряда. С ними всходил первосвященник, но не всякий раз, а только по субботам, новолуниям, годичным праздникам, или если совершалось какое-нибудь всенародное празднество. Он совершал священную службу в поясе[45], прикрывавшем тело от чресел до голеней, в льняной нижней одежде[46] в гиацинтово-голубой, достигавшей до ног, об­хватывавшей все тело, верхней одежде[47], обшитой кистями. К кистям привешены были золотые колокольчики с гранатными яблоками попеременно: пер­вые, как эмблема грома, вторые—молнии. Повязка, прикреплявшая верх­нюю одежду к груди, представляла пеструю ткань из пяти полос: зо­лота, пурпура, шарлаха, виссона и гиацинта,—тех самых материй, из которых, как выше сказано, были сотканы занавесы храма. Поверх этого он носил еще надплечное одеяние[48], вышитое из тех же цветных материй с преобладанием золота. Покрой этого облачения походил на панцирь, две золотых застежки[49] скрепляли его и в эти застежки были вправ­лены красивейшие и величайшие сардониксы[50], на которых вырезаны были имена колен народа. На другой стороне свешивались двенадцать других камней четырьмя рядами, по три в каждом: карнеол, топаз и смарагд, карбункул, яспис и сапфир, агат, аметист и янтарь, оникс, берилл и хризолит[51]. На каждом из этих камней стояло одно из названий колен. Голову покрывала пара, сотканная из виссона и гиа­цинтово-голубой материи; ее обвивала кругом золотая диадема с надпи­санными священными буквами. Это были четыре гласных[52]. Это облачение, впрочем, он не носил во всякое время, так как для обычного но­шения употреблялся более легкий убор, а только тогда, когда входил в Святая-Святых, и то один раз только в году, когда все иудеи в честь Бога постились[53]. О городе, храме и касавшихся их обычаях и законах я еще ниже буду говорить обстоятельнее, ибо еще не мало остается сообщить о них.

8. Замок Антония с двумя галереями на внешней храмовой пло­щади, западной и северной, образовал угол. Построен он был на отвес­ной со всех сторон скале, вышиною в пятьдесят локтей. Это было тво­рение царя Ирода, которым он преимущественно доказал свою любовь к великолепию. Прежде всего скала от самой своей подошвы была устлана гладкими каменными плитами отчасти для украшения, отчасти же для того, чтобы пытавшийся вскарабкаться наверх или слезать вниз, соскальзывал с нее. Затем пред самим зданием замка подымалась на три локтя стена, внутри которой сам замок возвышался на сорок локтей. Внутренность отличалась простором и устройством дворца; она распада­лась на разного вида и назначения покои, на галереи, бани и просторные царские палаты, так что обстановка со всеми удобствами прида­вали замку вид города, а пышность устройства—вид царского дворца. В целом он имел форму башни, но на своих четырех углах он опять был обставлен четырьмя башнями, из которых две были пяти­десяти локтей вышины, а две другие, а именно нижняя и восточная,— семидесяти, так что с них можно было обозревать всю храмовую площадь. Там, где замок соприкасался с храмовыми галереями, от него к последним вели лестницы, по которым солдаты квартировавшего всегда в замке римского легиона вооруженными спускались вниз, чтобы, разместившись по галереям, надзирать за народом в празд­ничные дни с целью предупреждать мятежные волнения. Точно, как храм для города, так и Антония для храма служила цитаделью. В ней находился также гарнизон для всех троих[54]. Кроме этого и Верх­ний город имел свою собственную цитадель — дворец Ирода. Холм Бецета, как сказано выше, был отделен от Антонии; он был высо­чайший из всех холмов и одной своей частью соединен с Верхним городом. Он один заслонял также вид на храм с северной сто­роны. Так как о городе и стенах я имею в виду еще ниже гово­рить о каждом в отдельности, то можно пока ограничиться сказанным.

[1] В самом начале междоусобной борьбы, когда первосвященник Анан натравил народ на зелотов (IV, 3, 7).

[2] >Об уничтожении хлебных запасов рассказывают также Тацит (Hist. V, 12) и талмудические источники (Гиттин 56а; Мидраш Эха ад 1,5).

[3] Кедровый лес на Ливанской горе, носивший то же название.

[4] См. „Описание храма" гл. 5.

[5] Войско Веспасиана, вступившее в Галилею, Иосиф исчисляет выше (стр. 270) в 60 000; а так как к этому войску прибавился еще один легион, а вспомогательные отряды союзных царей были усилены против прежних, то осадное войско под Иерусалимом принято считать не менее, чем в 80000.

[6] Кроме ренегата Тиверия Александра, Тита сопровождали еще два еврея, царь Агриппа II и автор настоящей книги, Иосиф Флавий. Последний, в те­чение всего времени со дня его пленения жил в римском лагере, пользуясь полной свободой и даже успел между тем два раза жениться; в первый раз он женился на иудейской пленнице в Кесарее, которая его, однако, скоро оставила, и тогда он, по прибытии своем вместе с Веспасианом в Алексан­дрию, женился во второй раз на александрийской еврейке („Жизнь", 75).

[7] В тексте βασιλενς; только после взятия Иерусалима войско дало Титу почетное имя императора.

[8] См. комм. 152 к Книге второй.

[9] Иосиф, как противник войны, не одобряет продолжения борьбы против римлян и потому называет примирение партий, с целью защиты го­рода и святыни, дурным делом.

[10] Нисан.

[11] Приверженцы Элеазара вместе со своим вождем подчинились Иоанну и слились с партией последнего.

[12] Один на западе, другой на востоке.

[13] От севера к югу.

[14] Западный холм.

[15] Сион.

[16] Или Верхний город.

[17] Восточный.

[18] Акра по греч. цитадель. Построена на восточном холме Антиохом Эпифаном,—для сирийского гарнизона; впоследствии имя это было распростра­нено на весь холм.

[19] Мория—на севере от Акры.

[20] Долина сыроваров.

[21] Прекрасная колоннада, которая вела от дворца Ирода в Нижнем городе к храмовой горе.

[22]  — местоположение неизвестно.

[23] По-еврейски „Офел" — юго-восточный отрог храмовой горы.

[24] Греч. слово, означающее „валяльщик сукна".

[25] Тацит о иерусалимских стенах говорит: „Иерусалим, расположен­ный на двух холмах, был обнесен стенами, которые весьма искусно по­строены были углами, то выступавшими вперед, то обращенными внутрь таким образом, что вторгающийся неприятель всегда был подвергаем напа­дению с боков". (Tacit, hist. V, 11).

[26] Это толкование Иосифа, очевидно, основывается на недоразумении. Бецета может быть лишь тогда как название „Новый город" соответствует выражениюИли текст здесь испорчен, или эта часть го­рода носила двойное имя, перепутанное Иосифом. См. Palaestina von S. Munk, bearbeitet von M. A. Levy, стр. 103; Schürer, Geschichte, I, 526. E. Stark, Palaestina und Syrien, стр. 87.

[27] См. II, 11, 6.

[28] Локоть (cubitus) означал длину руки от локтя до конца среднего пальца.

[29] Фазаель не умер в сражении, как говорит здесь Иосиф, а был изменнически убит в темнице, куда заманили его парфяне (см. Книга первая, глава 13, § 10).

[30] „Иродовы голуби” — — упоминаются также в Мишне; Шаббат, 24, 3; Хуллин, 12, 1.

[31] См. I, 21, 1.

[32] Мория.

[33] Одна из этих надписей, греческая, открыта и опубликована была в 1871 г. французским академиком Клермон-Ганно. См. Clermont-Ganneau в Revue archéologique, 1872, стр. 214—234, 290—296; Derenbourg в Journal asiatique, 1872, стр. 178 след.; Piper в Jahrbuch für deutsche Theologie, 1876, стр. 51 след.; Mommsen, Geschichte, V, 513.

[34] Дорогой в древности металл, составлявший сплав из золота, серебра и меди. Эти ворота назывались „Никаноровы ворота".

[35]  Отец того самого Тиверия Александра, который перешел в язычество, был прокуратором сначала иудейским, потом египетским, а при иеруса­лимской осаде занимал высший после Тита начальнический пост в римском войске.

[36] Голубая материя под цвет гиацинта, по-евр.<

[37]  По-евр. (слово египетского происхождения) или Виссон обыкновенно был белого цвета, но иногда окрашивался в пурпур, а иногда представлял собою совершенно прозрачную материю. Из такого именно виссона, т. е. прозрачного, делалась одежда первосвященников в последнее столетие существования храма. По свидетельству Плиния Старшего, виссон прода­вался на вес золота.>

[38] По-евр.

[39] По-евр.

[40] Т. е. четыре элемента.

[41] Так как в состав зодиака входит изображения одушевленных предметов.

[42] Т. е. по двадцати локтей в вышину, длину и ширину.

[43] В Талмуде (Иома 53в) упоминается о камне (т. е. фундамент), который будто бы находился в Святая-Святых на том же месте, где не­когда стоял ковчег, исчезнувший после разрушения первого храма или, может быть, еще раньше. Значение и назначение этого камня неизвестны. Различные легенды о судьбе ковчега и месте его сохранения—см. у Гейгера, Lehrbuch zur Sprache der Mischna, стр. 13.

[44] Иные как, напр., Михаэлис, полагают, что эти шпицы имели назначе­ние громоотводов. Этим, равно как и тем, что вся кровля храма и его фасад были сплошь покрыты золотом, а в храмовом дворе находились глубокие цистерны, в которые дождевая вода с храмовой крыши протекала по металлическим трубам, объясняется, что храмовое здание, которое по своему положению на вершине горы особенно подвергалось опасностям гроз, чрезвычайно сильных и частых в Иерусалиме, тем не менее ни разу за все свое слишком тысячелетнее существование не потерпело от удара молнии.

[45] Вероятно не точно передаваемое Иосифом словом „пояс".

[46] 

[47] 

[48] 

[49] 

[50] 

[51] Эта часть облачения называлась „наперсником судным" Расположение камней, данное здесь, не совсем, кажется, согласуется с тем какое мы находим в Пятикнижии. Впрочем, точное значение еврейских названий перечисленных в Библии камней крайне сомнительно.

[52] Иегова.

[53] В день всепрощения.

[54] Т. е. города, храма и самого замка.