По утрам на лагерь опускался холодный туман.  радовалась, что Бетси не было здесь. Теперь у меня была другая работа: мы таскали корзины с картофелем к траншее, где его засыпали землей на зиму. И, честно говоря, эта тяжелая работа отвлекала меня от грустных мыслей, согревала. Иногда даже удавалось утащить несколько картофелин.

Но моя тоска по Бетси была невыносима, и я совершила безрассудный поступок. Майен объяснила мне, как проникнуть в госпиталь, минуя пост охраны: в туалете на первом этаже большое окно было такое перекошенное, что плотно не закрывалось, и через него лазили те, кто хотел навестить своих близких.  густом тумане залезть в окно незамеченной было совсем нетрудно. Я протиснулась через проем, и в нос мне ударил отвратительный запах нечистот. Вдоль стены было несколько отверстий, на полу в мутной жиже плавали экскременты. Я бросилась к двери, но вдруг остановилась и оцепенела от ужаса — я увидела несколько обнаженных трупов, лежащих в ряд. У некоторых были открыты глаза: казалось, что они, не мигая, смотрят в потолок. Вдруг распахнулась дверь и в туалет вошли двое санитаров, которые несли что то, завернутое в простыню. Они даже не взглянули в мою сторону, и я поняла, что они приняли меня за пациентку. Я выскочила за дверь и оказалась в огромном зале. Словно во сне я пошла почемуто налево…  уже успела забыть дорогу назад, к туалету. Что будет, если меня недосчитаются на работе? И вдруг, свернув еще раз, я узнала помещение, где оставила Бетси. Вокруг не было ни одного человека из больничного персонала. Я кинулась между койками, заглядывая в лица.

— Корри!

Бетси сидела на кровати возле окна. Она не выглядела такой болезненно хрупкой, какой пришла сюда: глаза блестели, а щеки порозовели. Она сказала, что ее так и не осмотрел ни один доктор, но возможность лежать и не выходить на тяжелую работу сделали свое дело. Через три дня Бетси вернулась в барак № 28. У нее попрежнему держалась температура, никаких лекарств ей не дали. Но радость от того, что Бетси опять со мной, пересилила мое беспокойство…

Бетси назначили в «вязальную бригаду», причем самым слабым женщинам разрешили работать в спальном бараке. Конечно, они имели гораздо больше свободы, чем вязальщицы из центрального барака, и Бетси могла беспрепятственно заниматься своими слушательницами. Она заканчивала пару носков еще до полудня, а остальное время читала им Библию.

Однажды я вернулась в барак довольно поздно после похода за дровами. Бетси поджидала меня.

— Похоже, ты сегодня очень довольна собой, — сказала я.

— Да! Я кое-что поняла! Я знаю, почему в спальный барак не заходят надзиратели!

Бетси рассказала, что сегодня днем женщины попросили бригадиршу помочь им разобраться в одном вопросе.

— Но можешь себе представить — она не пришла! никто из надзирательниц не пришел! И знаешь, почему?

Бетси не могла скрыть победных интонаций.

— Из-за блох! На нарах полно блох!

Я сразу вспомнила наше первое появление в спальном бараке, когда Бетси благодарила Бога за блох, а я не видела в этом никакого смысла…

В декабре утренние и вечерние поверки превратились в испытания на выносливость. К сожалению, Бетси также должна была присутствовать на них.

Однажды утром произошел ужасный случай. Слабоумная девушка вдруг измазала себя грязью, и надзирательница, которую мы прозвали Змеей, бросилась на нее с кожаным ремнем. Несчастная кричала от боли и ужаса, но Змея не могла остановиться и хлестала девушку с еще большим остервенением.

Девушка упала на гаревый плац и затихла.

— Бетси, — прошептала я, — что можно сделать для этих людей? Я имею в виду — потом… Построить для них дом, ухаживать за ними, любить их?

— Да, Корри! Я каждый день молюсь, чтобы Господь сподобил меня показать им, что любовь сильнее зла!

Позже, собирая хворост за лагерной стеной, я вдруг поняла: я говорила об умственно отсталых, а Бетси — об их истязателях…

Через несколько дней наша бригада была вызвана на медицинский осмотр в госпиталь.

Я скинула платье и стала в очередь. К моему удивлению, доктор осматривал заключенных со стетоскопом.

— Это еще зачем? — спросила я женщину, стоящую передо мной.

— Транспортная инспекция, — ответила она, не поворачивая головы, — перевозка военных грузов. Перевозка военных грузов! Невозможно! Я не хочу отсюда уезжать. «Господи! Не дай им разлучить нас с Бетси!»

Но, к моему отчаянию, я беспрепятственно прошла осмотр. Некоторых женщин вывели из строя, но оставшиеся едва ли выглядели здоровее — вздутые животы, впалая грудь, тощие ноги. Боже мой! Как, наверное, бедна Германия, если ей нужны такие работники!

Подошла моя очередь к глазному врачу. Ледяными руками она повернула меня к таблице, висевшей на стене.

— Читайте нижний ряд!

— Я… я не могу (Господи, помилуй!), я вижу только верхнюю букву — вон то большое «Е» (это было «Р»).

Докторша раскусила меня в тот же миг:

— Вы что, не хотите на дорожные работы?  Равенсбрюке перевозка военных грузов считалась привилегией: еда и жилищные условия были гораздо лучше, чем в лагере.

— Простите, доктор! Моя сестра здесь, она очень слаба, и я должна быть с ней.

Врач нацарапала что-то на листке бумаги.

— Придете завтра, чтобы подобрать очки. Вернувшись в строй, я прочитала, что заключенная

  66730 должна явиться в 6.30 в глазное отделение. Именно в это время отправляли бригаду!

На следующий день, когда грузовики с транспортной бригадой грохотали по дороге, я стояла в коридоре глазного отделения. У молодого доктора никаких инструментов не было — только ящичек с очками. Мне не подошли ни одни, и, выйдя из отделения, я нерешительно направилась к центральному бараку, чтобы узнать, в какой бригаде я теперь должна работать. Когда я вошла, бригадирша подняла голову и посмотрела на меня.

— Номер?  назвала свой номер, и она записала чтото в толстую книгу в черном переплете.

— Возьмите пряжу и выкройку и идите в спальный барак. Здесь нет мест.

Не веря своим ушам, я вышла… Так начались наши счастливейшие дни в Равенсбрюке.

Мы с Бетси, благодаря ниспосланным нам блохам, могли поведать слово Божье всем окружающим. Я видела, как совершенно отчаявшиеся женщины обретали надежду. Вязальщицы барака № 28 стали живым сердцем в больном организме — Равенсбрюке. Мы молились за всех обитателей лагеря — и заключенных, и тюремщиков, о спасении Германии, Европы, мира, как когдато молилась за всех наша мама, скованная болезнью.

Мы молились Богу, а Он говорил с нами, говорил наших судьбах после войны. Это казалось невероятным. Как можно сейчас думать о будущем?

Моя сестра уже твердо знала, чем мы будем заниматься после войны: у нас будет дом, оченьочень большой, гораздо больше нашего дома в Харлеме. Там будут жить люди, чьи судьбы сломаны войной.

— Это будет замечательный дом, Корри! Там будут полы, пахнущие свежим деревом, и стены, украшенные картинами и статуэтками, и широкая лестница, сбегающая вниз. И сад вокруг дома! Люди будут выращивать там цветы, это так полезно — ухаживать за цветами!

Слушая Бетси, я смотрела на нее с удивлением. Казалось, что она говорит о вещах, которые видела своими собственными глазами, будто сад и лестница — все это и есть реальность, а грязный барак — простонапросто дурной сон.

Но, к сожалению, это был не сон. Зловещая реальность нависала, готовая поглотить нас. Однажды утром три женщины из нашего барака опоздали на несколько минут — на следующей неделе все бараки поднимались на час раньше, в 3.30 утра.

Другой случай произошел перед осмотром в госпитале. Мы увидели несколько грузовиков с открытым верхом, подкативших к главному входу. Медсестра вывела из госпиталя старую женщину с подгибающимися ногами и заботливо усадила в кузов. Из дверей хлынул поток медсестер и санитаров, ведущих под руки больных. Самых последних вынесли на носилках. Наши глаза видели все это, но разум отказывался понимать: время от времени в госпитале проводили «чистку». Когда не хватало мест, то самых больных и старых отвозили в кирпичное здание с высокой квадратной трубой… все это была реальность, которая казалась невозможной. Рядом существовали совершенно несовместимые вещи. О чем, например, думала медсестра, когда ласково помогала старушке сесть в кузов грузовика, увозившего людей в крематорий?

С каждым днем становилось все холоднее. Однажды во время вечерней поверки мы услышали, как отряд заключенных начал маршировать на месте. К нему один за другим присоединились остальные отряды, и вскоре весь плац маршировал, ударяя рваными ботинками о мерзлую землю, чтобы хоть немного согреться. Охранники не остановили нас. С тех пор это стало неотъемлемой частью утренних и вечерних поверок.

С приходом холодов среди нас стало распространяться одно особое заболевание — непобедимое чувство самосохранения. Оно могло принимать разные формы. Я, например, очень скоро заметила, что стоять во время поверки в середине строя гораздо лучше, чем краю, — не так продувает ветер. Я понимала, что это эгоистично: если мы с Бетси в середине, то кто-то должен быть с краю. Но я находила тысячи оправданий своему поведению. Забота о Бетси. У нее такая важная миссия, и она должна быть здорова. К тому же, например, в Польше климат холоднее, чем в Голландии, и польки не так мерзнут, как мы…

Эгоизм — болезнь, которая имеет разные формы. Так, заметив, что дрожжи Майен постепенно убывают,  стала доставать мешочек только ночью, когда другие спали и не могли попросить. Ведь здоровье Бетси важнее!

«Ты ведь знаешь, Господи, она так много делает для них, и этот дом после войны — ведь он так нужен!»

И мне казалось, что самосохранение и эгоизм — не самые плохие чувства. Во всяком случае они не сопоставимы с садизмом, убийством и другими ужасами Равенсбрюка.

Это было великой уловкой сатаны: выставить напоказ огромное мировое зло, по сравнению с которым грехи каждого человека как бы уменьшались. И эта раковая опухоль все больше разрасталась.

В середине декабря всем обитателям барака № 28 выдали по второму одеялу. На следующий день привезли партию заключенных из Чехословакии. Одной женщине не досталось и одного одеяла, и Бетси настояла на том, чтобы мы дали ей одно из наших. И тогда я одолжила ей одеяло, именно «одолжила», а не «дала». Подсознательно я считала это одеяло своим…

Было ли случайностью, что мои чтения Библии потеряли силу и радость? Мои молитвы сделались однообразными и безжизненными. Бетси хотела читать Библию сама, но не могла из-за сильного кашля. С этих пор наши службы стали для меня нескончаемой борьбой.

Как-то раз я читала в послании апостола Павла к коринфянам о том, что дано ему было «жало в плоть». Апостол молился, чтобы Господь избавил его от немощи. Но Господь ответил: «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи» 12. тогда апостол Павел понял, что следует благодарить Господа за свои немощи, так как они даны, чтобы он «не превозносился» и помнил, что все чудеса, совершаемые им, — благодать Божья, а не следствие его собственной силы и добродетелей.

Эти слова озарили меня словно молния. Я поняла, что мой грех не только в том, что я хотела пробраться в серединку во время поверок, чтобы спрятаться от холода. Мой главный грех был в том, что я думала, что это я исцеляю людей от отчаяния и даю им надежду, что благодаря мне или Бетси заключенные в бараке стали добрее и отзывчивее. Теперь я поняла, что все делал Господь, а я принимала в этом участие лишь по Его милости…

Короткий зимний день пошел на убыль, и я больше не могла разбирать слова на странице. Я закрыла Библию и начала рассказывать собравшимся вокруг меня женщинам всю правду о себе: и о своей жадности, и о своем эгоизме, и о недостатке любви. И прежняя радость вернулась ко мне…  каждым днем утренние и вечерние поверки делались все более невыносимыми. Ветер становился все сильнее и жестче. Мы укладывали под одежду газеты, украденные Майен из госпиталя, и голубая кофта Бетси потемнела от типографской краски.

Этот ужасный холод был, повидимому, причиной того, что иногда по утрам Бетси не могла двигать ногами — они просто не действовали. И тогда мы тащили ее на плац под руки. Это было нетрудно: моя сестра весила не больше ребенка, но на плацу она не могла маршировать, как все остальные. Когда мы возвращались в барак, я растирала ей ноги и руки, но они почемуто не согревались, а холод передавался мне.

Это случилось за неделю до Рождества. Утром Бетси не смогла двинуть ни рукой, ни ногой. Я бросилась в центральный барак. В этот день дежурила Змея.

— Пожалуйста, помогите, — взмолилась я, — моя сестра больна, ей надо в госпиталь!

— Докладывайте по форме! Ваш номер?

— Ах да… заключенная № 66 730 докладывает… Умоляю, помогите!

— Все заключенные должны называть свои номера. Если она больна, то ее следует зарегистрировать в госпитале.

Я и одна голландка по имени Марика понесли Бетси к госпиталю, соединив свои руки наподобие сиденья.

Мерный звук марширующих ног раздавался по всему лагерю. Подойдя к госпиталю, мы остановились — очередь на медицинский осмотр тянулась от главного входа вдоль всего здания и заворачивала за угол. Три человека лежали на грязном снегу, прямо там, где упали. Без лишних слов мы повернули обратно. После поверки мы отнесли Бетси в барак. Она пыталась что-то сказать, но речь ее была медленной и неразборчивой.

— Концентрационный лагерь, Корри, лагерь… Но мы ответственны за…

Я наклонилась, чтобы разобрать слова. Бетси говорила о лагере, но не об этом, а о какомто другом, где люди, испорченные идеями зла и насилия, будут учиться жить поновому. Там не будет стен с колючей проволокой, а окна в бараках — очень большие.

— Это так полезно для них… смотреть, как растут цветы и деревья. Люди учатся любить у цветов.

Бетси говорила о наших мучителях, о Змее…

— Значит, лагерь будет в Германии? Вместо того большого дома в Голландии? — Нет, нет! — сказала Бетси испуганно. — Конечно, сначала тот большой дом… он уже готов и ждет нас… Такие высокие, высокие окна… и солнечные лучи сквозь стекла…

Приступ кашля перебил ее. Когда наконец она затихла, я увидела на соломе кровь. Бетси впала в полузабытье и пролежала так день и следующую ночь. Изредка просыпаясь, она говорила об одном и том же.

— Эти бараки серые, Корри, но мы их выкрасим в зеленый цвет. Яркий светлозеленый, какой бывает весной…

— Мы всегда будем вместе, Бетси? Ведь все это мы будем делать вместе? Ведь так?

— Всегда вместе, Корри, ты и я… Всегда вместе… Когда на следующее утро прозвучала сирена, мы с Марикой опять понесли Бетси на поверку. Но не успели мы сделать несколько шагов, как к нам направилась Змея.

— Несите ее в барак.

— Я думала, что все заключенные…

— Несите ее обратно!

Мы вернулись и положили Бетси на нары. Неужели атмосфера барака № 28 смягчила даже жестокосердную фройляйн?

После поверки я кинулась в барак и увидела возле наших нар Змею с двумя санитарами. Она както виновато выпрямилась и велела санитарам вынести заключенную. пристально посмотрела на нее: «Что заставило Змею, не испугавшись вшей и блох, спасти Бетси от утренней поверки и отправить в госпиталь?» Она не остановила меня, когда я пошла следом за носилками. В этот момент группа женщин входила в барак, и одна полька упала на колени и перекрестилась.

Минуя очередь, мы вошли в госпиталь. Санитары опустили носилки на пол, и я наклонилась, чтобы разобрать слова, которые шептала Бетси.

— …должны рассказать людям, чему мы научились здесь. Они послушают нас, Корри, потому что мы были здесь…

Я всматривалась в изможденное лицо моей сестры.

— Но когда это будет, Бетси?

— Очень скоро. В первый же день нового года нас здесь не будет!

Медсестра посмотрела на меня, и я попятилась к двери. Бетси положили на узкую койку рядом с окном.

Выбежав на улицу, я бросилась к окну. Бетси увидела меня. Мы обменялись улыбками и беззвучными словами. Но тут меня заметили охранники и крикнули, чтобы я убиралась.

На следующий день, около полудня, я отложила вязание и пошла в центральный барак.

— Заключенная № 66 730 докладывает: разрешите пойти в госпиталь! — я стояла прямо, как палка.

Змея посмотрела на меня и выписала пропуск. На улице шел снег. Я подошла к госпиталю, но злющая медсестра не впустила меня, несмотря на пропуск. Я снова пробралась к окну и тихонько постучала. Бетси лежала с открытыми глазами. Она медленно повернула голову.

— Как ты? — спросила я, старательно выговаривая слова.

Она кивнула.

— Ты должна хорошо отдохнуть.

Она сказала что-то в ответ, но я не понимала. Бетси снова зашевелила губами. Я прижалась к стеклу.

— …так много нужно сделать…

На следующий день дежурила другая надзирательница, и я не получила пропуска. Утром, сразу же после поверки, я без разрешения побежала к заветному окну. Возле Бетси стояли две медсестры. Я отпрянула сторону и, подождав немного, снова посмотрела. На койке лежало обнаженное тело, словно вырезанное из желтоватой слоновой кости. Я видела каждое ребрышко и очертания зубов, проступавших сквозь кожу. Прошла минута, прежде чем я поняла, что это Бетси…

Медсестры взялись за концы простыни, подняли тело и понесли его из палаты. Мое сердце начало учащенно биться.

«Бетси! Но… так много надо сделать! Она не… Куда они ее понесли? Куда они пошли?» Я побежала вдоль стены, сердце билось так, что болела грудь. Потом я вспомнила о туалете на первом этаже.

«Окно… Там были эти…» завернула за угол и бросилась к окну. Но когда мои руки ухватились за раму, я вдруг остановилась.

«Неужели она здесь? Они положили ее на пол?» спрыгнула на землю и быстро пошла. Мне казалось, что я иду очень долго, и снова с этой болью в груди. Но ноги вели меня к окну.

«Но я не могу войти! Ее там нет…»

И я снова иду. Удивительно, что никто из охранников не остановил меня.

— Корри!

Я обернулась и увидела Майен.

— Корри! Я ищу тебя повсюду, идем скорее!

Она схватила меня за руку и потащила за здание больницы. Когда я увидела, куда она меня ведет, я вырвала руку и сказала:

— Я знаю, Майен, я уже знаю.

Но она будто не слышала и, схватив меня за руку, снова потащила к окну. Майен буквально впихнула меня внутрь. Посреди отвратительной комнаты стояла медсестра, я бросилась обратно, но сзади оказалась Майен.

— Это сестра, — сказала она.

Я увидела ряд обнаженных трупов вдоль стены. Мне не хотелось смотреть. Но Майен положила мне руку на плечо и повела дальше. Мы остановились около двери.

— Корри! Ты видишь ее? Посмотри на ее лицо! Передо мной лежала Бетси. Глаза ее были закрыты, как будто во сне. Ее лицо — свежее и молодое! Следы голода и болезни исчезли. Передо мной была Бетси из Харлема — счастливая и спокойная. Сильнее! Свободнее! Это была Бетси из Царства Божьего — светящаяся радостью и здоровьем. Даже волосы ее лежали так красиво, словно ангел небесный убрал их… Медсестра открыла дверь.

— Вы можете выйти через коридор, — сказала она мягко.

Я посмотрела на Бетси в последний раз, на ее спокойное, радостное лицо. И мы пошли вместе с Майен.

Около двери лежала куча одежды, а сверху — голубая кофта. Я наклонилась, чтобы взять ее: это была последняя связь с Бетси.

— Не надо, Корри, — сказала Майен, — не дотрагивайся! Одежда заражена черными вшами, ее сожгут.

Итак, мне не осталось от Бетси ничего материального. Но это было даже лучше. Теперь только Господь связывал нас.