Logo
Иудейская война

Иосиф Флавий

аудио

Иудейская война

СКАЧАТЬ КНИГУ В ФОРМАТЕ:

Аудио .pdf .doc .fb2 .epub

Главы 31 - 33



 

(И. Д. XVII, 4; 5, 2)
Антипатра выдает Бафилл. Тот ничего не подозревая возвращается из Рима.—Ирод привлекает его к суду.

 

 

1) Все предыдущие доказательства были еще подкреплены Бафиллом, свидетельство которого имело решающее значение. Он, вольноотпущенник Антипатра, предъявил другое смертельное средство—змеиный яд и соки других пресмыкающихся, которыми Ферор и его жена должны были воору­житься против царя на тот случай, если первый яд окажется слишком слабым. Вместе с тем, как бы в дополнение к отцеубийственным планам, он представил еще письма, сочиненные Антипатром с целью погу­бить своих братьев[225]. Сыновья царя, Архелай и Филипп[226],  оба уже в юношеском возрасте и полные благородных стремлений, находились в Риме для получения образования. Чтобы заблаговременно избавиться от этих юношей, стоявших ему поперек дороги, Антипатр частью сам сочинял ложные письма от имени своих друзей в Риме, частью подкупал других писать такие письма, в коих сообщалось, что юноши часто поносят отца, совершенно открыто оплакивают Александра и Аристовула и очень недовольны вызовом их обратно на родину. (Отец их только что вызывал из Рима, что очень беспокоило Антипатра).

2) Подобные письма, впрочем, он за деньги заказывал в Риме еще до своего отъезда из Иудеи; но тогда его ни в чем нельзя было подозревать, так как пред отцом он разыгрывал роль защитника братьев, объ­являя одни обвинения против них ложными доносами и оправдывая другие ошибками молодости. Так как он затрачивал большие суммы денег на подкуп авторов этих доносов, то он старался скрыть их под разными другими легальными расходами. С этой целью он закупил дорогие материи, пестрые ковры, серебряную и золотую утварь и многие другие драгоценности, дабы преувеличенными затратами на эти предметы прикрыть издержки на вознаграждение фальсификаторов писем. Итог его расходов простирался таким образом на 200 талантов, большую часть которых он отнес на счет процесса с Силлаем. Так как совокупные показания свидетелей, допрошенных под пыткой, до очевид­ности выяснили план отцеубийства, а письма обличали попытку на вто­ричное братоубийство, то все злодеяния Антипатра, начиная от легких до самых тяжких, были вполне раскрыты. При всем том никто из приезжавших в Рим не сообщил ему о перемене вещей в Иудее, несмотря на то, что от расследования дела до его возвращения из Рима протекло семь месяцев. Так велика и всеобща была ненависть к нему. Быть может и духи умерщвленных братьев замыкали рты тем, которые хотели открыть ему положение вещей. Так он сообщил в письме о своем скором возвращении из Рима и какие торжественные проводы устроил ему император.

3) Царь, сгорая нетерпением иметь уже в своих руках измен­ника и боясь, чтобы он как-нибудь не узнал о происшедшем и не стал бы принимать меры предосторожности, разыгрывал также лицемера в письмах, говорил ему учтивости и напоминал ему в особенности о не­обходимости поторопиться приездом; если он ускорит свое прибытие, то он, царь, будет иметь также возможность сложить обвинение с его ма­тери. Изгнание матери не осталось для него безызвестным. Еще до этого в Таренте Антипатр получил также известие о смерти Ферора, по ко­торому он устроил великий траур; многие приняли это за признак любви к дяде и очень хвалили, хотя, как кажется, скорбь его отно­силась к неудачному исходу заговора, а оплакивал он в Фероре соб­ственно только орудие убийства. Уже его начала мучить мысль, как бы там не открыли яда; но получив в Киликии упомянутое письмо отца, он поспешно продолжал свой путь. Вскоре он высадился в Келен­дерии, где мысль о несчастье своей матери заставила его вновь встре­вожиться, не предвещая ему лично ничего хорошего. Более осторожные из его друзей советовали ему не являться к отцу до тех пор, пока он не узнает достоверно о причинах удаления его матери; они предвидели, что и он может быть замешан в обвинениях против нее. Но менее рассудительные, которые, впрочем, не столько пеклись о благе Анти­патра, сколько сами стремились к своему домашнему очагу, гнали его вперед. «Он не должен, говорили они, своей медлительностью дать повод своему отцу  к подозрению и развязать языки клеветникам; если до сих пор что нибудь уже затеяно против него, так и это было вызвано только его отсутствием. Было бы неблагоразумно из-за сомнительного подозрения лишить себя верного блага и не спешить в объятия отца, чтобы чем скорее перенять корону, которая в его отсутствии уже колеблется на голове Ирода». Он последовал последнему совету. Его злой гений внушил ему это. Переплыв море, он вступил в кесарейскую гавань, Себасту.

4) Против всякого своего ожидания, он увидел себя здесь оди­ноким и покинутым. Все и каждый сторонился от него и никто не осмелился приблизиться к нему. Ибо он был одинаково презираем всеми, а тогда презрение могло уже открыто заявлять о себе. Многие избегали его также из боязни пред царем, так как весь город был уже полон зловещих слухов об Антипатре. Никогда ни один человек не был торжественнее провожаем, чем он при своем отъезде в Рим, и никогда кто-либо не был встречаем с меньшим радушием, чем он. Уже он чуял несчастье, которое ожидает его дома; но он был достаточно тверд для того, чтобы скрыть свои чувства. Еле живой от страха, он силился принять вид гордой самоуверенности. Бежать или вырваться из окружавшей его сети было невозможно; к тому же он и здесь не узнал ничего положительного о том, что происходило у него дома, ибо царь строго запретил сообщение ему каких-либо сведений. Только одна надежда ободряла его: быть может ничего еще не раскрыто, или же если кое-что и обнаружено, то он наглостью своей и обманом сумеет рассеять подозрения. Это были еще его единственные средства спасения.

5) Опираясь на них, он прибыл во дворец, однако, без своих друзей, так как последние еще у первых ворот с презрительными насмешками были оттолкнуты назад. Во внутренних покоях находился как раз сирийский наместник, Вар[227]. Антипатр вошел к отцу и, собравши все свое бесстыдство, приблизился к нему, чтобы заключить его в свои объятия. Но Ирод простирает руки вперед, отворачивает го­лову и кричит: «Это совершенно похоже на отцеубийцу! меня обнять, когда имеешь на совести такую вину! Провались сквозь землю, злодей! Не прикасайся ко мне, пока ты не очистился от вины! Я даю тебе суд и судью в лице Вара, прибывшего как раз кстати. Прочь отсюда и обду­май твою защиту до завтра; я хочу еще дать тебе время для твоих уверток!» Обеспамятев от страха, Антипатр безмолвно попятился назад. Мать и жена, находившиеся у него, ознакомили его со многими показа­ниями. Пришедши опять в себя, он начал обдумывать свою защиту.

 

 

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

 


(И. Д. ХVII, 5, 3—6, 1)
Антипатр перед судом Вара.—Несомненные улики подтверждают взведен­ное на него обвинение.—Ирод откладывает казнь до своего выздоровления, а между тем изменяет свое завещание.

 

 

1) На следующий день царь созвал собрание своих родственников и друзей, на которое он пригласил также друзей Антипатра. Председательствовал он сам вместе с Варом. Были приведены все свиде­тели, между которыми находились также недавно задержанные некоторые слуги матери Антипатра, представившие письмо от нее к Антипатру. Письмо гласило: «Все раскрыто твоим отцом. Не предстань пред ним, разве только заручившись покровительством императора. Когда эти и остальные свидетели были введены, вышел также Антипатр и, бросив­шись лицом к ногам отца он произнес: «Я умоляю тебя, отец, не осуждай меня заранее, а выслушай беспристрастно мою защиту; если ты только позволишь, то я докажу свою невинность».

2) Ирод приказал ему замолчать и, обращаясь к Вару, сказал: «Я уверен, что ты, Вар, как и каждый другой добросовестный судья,  признаешь Антипатра отвратительным злодеем.  Я только боюсь, что ты будешь считать мою ужасную судьбу заслуженной, если я воспитал таких сыновей. Но именно вследствие этого я скорее заслу­живаю сожаления, ибо столь преступным сыновьям я был, однако, та­ким любящим отцом. Моих прежних сыновей я еще в юношеском возрасте назначил царями, дал им образование в Риме, императора я сделал их другом и их самих вследствие этого предметом зависти для других царей. Но я находил, что они посягают на мою жизнь, и они должны были, главным образом Антипатру в угоду, умереть, по­тому что его — еще юношу и престолонаследника—я хотел обезопасить от всех. Но это ужасное чудовище, злоупотребляя моим долготерпением, обратил свое высокомерие против меня самого; я слишком долго жил для него, моя старость была ему в тягость, — и он уже иначе не мог сделаться царем, как только чрез отцеубийство. Мне суждено теперь принять заслуженную кару за то, что я пренебрег сыновьями, рожденными мне царицей, приютил отверженца и его назначил наследником престола. Признаюсь тебе, Вар, в моем заблуждении: я сам восстановлял против себя тех сыновей; Антипатра ради я разбил их законные надежды. Когда я тем оказывал столько благодеяний, сколько ему? Еще при жизни я уступил ему всю почти власть, всенародно в завещании назначил его моим преемником, предоставил ему 50 талантов собственного дохода и щедро поддерживал его из моей казны; еще недавно я дал ему на поездку в Рим 300 талантов и отличил его пред всей моей семьей тем, что представил его императору, как спасителя отца. Что те мои сыновья учинили такое, которое можно было сравнить с преступлениями Антипатра? И какие улики выставлены были против них, в сравнении с теми, которыми доказывается ви­новность этого? Однако, отцеубийца имеет дерзость что-то сказать в свою защиту; он надеется еще раз окутать правду ложью. Вар, будь осторожен! Я знаю это чудовище; я знаю наперед, какую личину он напялит на себя для внушения доверия, какую коварную визготню он подымет здесь пред нами. Знай, что это тот, который все время, когда жил Александр, предупреждал меня беречься от него и не доверять своей особы кому бы то ни было. Это тот, который имел доступ даже в мою спальню, который оглядывался всегда, чтобы кто-либо не подкараулил меня. Это тот, который охранял мой сон, который забо­тился о моей безопасности, который утешал меня в моей скорби по убитым, который должен был наблюдать за настроением умов своих живых братьев — мой защитник, мой хранитель! Когда я вспоминаю это воплощенное коварство и лицемерие? о, Вар, тогда я не могу постичь, как это я еще живу на свете, как это я спасся из рук такого пре­дателя! Но раз злой демон опустошает мой дом и тех, которые дороже моему сердцу, превращает всегда в моих врагов, то я могу только оплакивать несправедливость моей судьбы и стонать над своим одиночеством. Но пусть никто из жаждущих моей крови не избегнет кары и если бы даже обвинение охватило всех моих детей кругом!»

3) Сказав это, царь, вследствие сильного волнения, оборвал речь и приказал одному из своих друзей, Николаю, изложить доказательства. В эту минуту Антипатр, лежавший все время распростер­тым у ног отца, поднял голову и воскликнул: «Ты сам, о отец, защищал меня. Как я могу быть отцеубийцей, когда ты, как сам сознаешься, во все времена находил во мне стражника. Моя сынов­няя любовь, сказал ты, была одна только ложь и лицемерие. Но как это я, по твоему, такой хитрый и опытный во всем, мог быть на столько безрассуден, чтоб не подумать, что тот, который берет на свою совесть такие преступления, не может укрыться даже от лю­дей, а тем больше от всевидящего и вездесущего судьи на небесах! Или мне было безызвестно, какой конец постиг моих братьев, которых Бог так наказал за их злые замыслы против тебя? И что могло меня восстановить против тебя? Притязание на царское до­стоинство? Я же был царем. Боязнь пред твоей ненавистью? Но не был ли я любим? Или я из-за тебя должен был опасаться других? Но ведь я, охраняя тебя, был страшен всем другим. Быть может, нужда в деньгах? Но кто имел возможность жить роскошнее меня? И будь я отщепенец рода человеческого, обладай я душой необузданного зверя—не должны ли были победить меня благодеяния твои, отец ты мой! Ты, который, как сам говоришь, принял меня во дворец, избрал из всех своих сыновей, еще при жизни твоей возвел меня в царский сан и многими другими чрезмерными благодеяниями сделал меня предметом зависти! О, каким несчастным сделала мена эта про­клятая поездка! Сколько простора я дал зависти! Сколько времени— клеветникам! Но для тебя же, отец, и в твоих интересах я предпринял это путешествие, — для того, чтобы Силлай не насмеялся над твоей старостью. Рим свидетель моей сыновней любви и властитель земли— император, который часто называл меня отцелюбцем. Возьми, отец, это письмо от него: оно заслуживает больше доверия, чем все клеветы, произнесенные здесь против меня; это письмо—мой единственный защит­ник; на него я ссылаюсь как на свидетельство моей нежной любви к тебе. Вспомни, отец, как неохотно я выехал, ведь я хорошо знал скры­тую вражду против меня в государстве. Ты, отец, сам, того не желая, погубил меня тем, что заставил меня дать время зависти злословить. Теперь я опять здесь, я здесь, чтобы смотреть обвинению в лицо. На суше и на море меня, отцеубийцу, не постигло никакое несчастье. Но это доказательство мне не поможет, потому что я проклят Богом и тобою, отец! Если так, то я прошу не верить показаниям, исторгнутым пыткой у других, а для меня пусть принесут сюда огонь, в моих внутренностях пусть копаются орудия смерти! Пусть ничье сердце не смягчится воем негодяя! Раз я отцеубийца, то я не должен умереть без мучений!» Эти слова, произнесенные со слезами и рыданиями, тронули всех присутствовавших, а также и Вара. Только Ирод в своем гневе остался неумолим. Он слишком хорошо знал основательность обвинений.

4) По приказанию царя, стал говорить свою речь Николай[228]. Подробно охарактеризовав коварство Антипатра и рассеяв опять возбужденное последним сострадание, Николай перешел к существу обвинения. Он взвалил на него все ужасы, произошедшие в последнее время в царской фамилии, а именно, казнь братьев, которых, как он доказал, погу­били исключительно интриги Антипатра. Так, продолжал Николай, он подкапывался и под оставшихся в живых братьев, которые, по его мнению, угрожали престолонаследию. И не удивительно: кто своему отцу готовит яд, тот братьев подавно щадить не будет. Перейдя затем к доказательствам задуманного отравления, он по порядку анализировал все показания свидетелей и, коснувшись в своей речи Ферора, выразил свое негодование по поводу того, что и его Антипатр чуть не сделал братоубийцей, что, совращая с пути любимейших царю особ, он весь царский дом наполнил преступлениями. Сделав еще много других разоблачений и подкрепив их соответствующими доказательствами, он закончил свою речь.

5) Вар спрашивал Антипатра, что он имеет возразить против этого. Он ответил только: «Бог свидетель моей невинности» и, молча, остался лежать. Тогда Вар велел принести яд и дать его выпить одному осужденному на смерть пленнику. Последний умер тут же на месте. Вар имел еще тайное совещание с Иродом, доложил императору о происшедшем в собрании и на следующий день уехал. Царь же приказал заключить Антипатра в кандалы и отправил в Рим посоль­ство для донесения о своем несчастье императору.

6) По заключении уже процесса открылся заговор Антипатра также против Саломии. Один из слуг Антипатра привез из Рима письма от одной из служанок Юлии[229], по имени Акма[230]. Последняя писала царю: «из сочувствия к нему она препровождает ему, по секрету, письма Саломии, найденные ею между бумагами Юлии». Эти письма были полны самых сильных поношений имени Ирода и тяжелых обвинений против него. Антипатр их подделал и подкупил Акму переслать их царю. Эта хитрость была обнаружена другим письмом, адресованным той же женщиной на имя самого Антипатра и гласившим следующее: «Согласно твоему указанию, я писала твоему отцу и препроводила ему те письма. Я убеждена, что, прочитав их, царь не пощадит своей сестры. Когда все удастся, ты, я надеюсь, не забудешь своих обещаний».

7) Когда это письмо вместе с теми, которые были подделаны с целью компрометировать Саломию, были представлены царю, последнему тогда только запало подозрение, что и против Александра могли фабри­коваться поддельные письма. Глубоко потрясенный мыслью о том, что Антипатр чуть ли не сделал его также убийцей сестры, он хотел было сейчас же отмстить Антипатру за все. Но тяжелый недуг мешал ему в осуществлении этого решения. Он, однако, написал императору отно­сительно Акмы и заговора против Саломии; затем он велел принести себе завещание и изменил его таким образом, что, обойдя старших своих сыновей, Архелая и Филиппа, скомпрометированных в его глазах тоже происками Антипатра, назначил престолонаследником Антипу[231]. Императору он, кроме ценных вещей, завещал наличными деньгами тысячу талантов, его жене, детям, друзьям и отпущенникам — около 500 талантов. Многих других он наделил землями и денежными сум­мами; но самыми блестящими подарками он наградил свою сестру Са­ломию. Вот те изменения, которые он ввел в свое завещание.

 

 

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

 


Низвержение золотого орла.—Жестокость Ирода в последние минуты жизни. —Его попытка наложить на себя руку.—Он приказывает совершить казнь над Антипатром.—Через пять дней после этого сам умирает, (И. Д. ХVII, 6, 1—8, 3).

 

 

1) Болезнь Ирода все более и более ухудшалась, так как она за­стигла его в старости и горе. Он был уже близок к семидесятилетнему возрасту, а семейные несчастия до того омрачили его дух, что и в здоровом состоянии он ни в чем не находил для себя отрады. Соз­нание, что Антипатр еще жив, усугубляло его болезнь; однако, он не хотел разделаться с ним на скорую руку, а решил подождать до своего выздоровления для того, чтобы казнить его самым формальным образом.

2) В эти тяжелые дни он должен был еще пережить народное восстание. В Иерусалиме жили два вероучителя, почитавшиеся особенно глу­бокими знатоками отечественных законов и пользовавшиеся поэтому высоким авторитетом в глазах всего народа. Один из них был Ие­гуда, сын Сепфорея[232], другой Матфия, сын Маргала[233]. Много юношей сте­калось к ним, чтобы слушать их учение, образовывая вокруг них каждый день целые полчища. Когда те узнали, как болезнь и горе снедают царя, они в кругу своих учеников проронили слово о том, что теперь настало удобное время спасти славу Господню и уничтожить поставленные изображения, нетерпимые законами предков; ибо закон запрещает внесение в храм статуй, бюстов и иных изображений, носящих имя живого существа[234]. А между тем царь поставил над глав­ными воротами храма золотого орла. Вот этого орла законоучители пред­лагали сорвать и прибавили, что хотя с этим связана опасность, но что может быть, почетнее и славнее, как умереть за заветы отцов; кто так кончает, душа того остается бессмертной и вкушает вечное блаженство; только дюжинные люди, чуждые истинной мудрости и непонимающие как любить свою душу, предпочитают смерть от болезни смерти подвижнической.

3) Одновременно с этими проповедями распространился слух, что царь лежит при смерти. Тем смелее молодежь принялась за дело. Среди белого дня, когда множество народа толпилось вокруг, храма, юноши опустились на канатах с храмовой кровли и разрубили золотого орла топорами[235]. Немедленно дано было знать об этом царскому начальнику, который быстро прибыл на место с сильным отрядом, арестовал до сорока молодых людей и доставил их к царю[236]. На первый его вопрос: «Они-ли это дерзнули разрубить золотого орла?»—они сейчас же созна­лись.  На второй вопрос: «Кто им это внушил?» — они ответили: «Завет отцов!» На третий вопрос: «Почему они так веселы, когда их ждет смерть?» они ответили: «После смерти их ждет лучшее счастье».

4) Непомерный гнев, овладевший тогда Иродом, вселил в него новые силы и помог ему побороть болезнь. Он лично отправился в народное собрание, изобразил в пространной речи молодых людей, как осквернителей храма, которые под покровом закона преследовали более отдаленные цели, и потребовал, чтоб судили их, как богохульников. Боясь как бы не было привлечено к следствию множество людей, народ просил его наказать сперва только зачинщиков, затем лишь тех, которые были пойманы на месте преступления, а всех остальных простить. Весьма неохотно царь уступил этим просьбам. Он приказал тех, которые спустились с храмовой крыши вместе с законоучителями сжечь живыми, остальных арестованных он отдал в руки палачей, для совершения над ними казни[237].

5) После этого случая болезнь охватила все его тело и в отдельных частях его причиняла ему самые разнообразные страдания. Лихо­радка не была так сильна, но на всей поверхности кожи он испытывал невыносимый зуд, а в заднепроходной кишке—постоянные боли; на ногах у него образовались отеки, как у людей, одержимых водобоязнью, на животе—воспаление, а в срамной области —гниющая язва, которая воспитывала червей. Ко всему этому наступали припадки одышки, лишавшие его возможности лежать, и судороги во всех членах. Мудрецы объясняли его болезнь небесной карой за смерть законоучителей. Он же сам, несмотря на отчаянную борьбу с такой массой страданий, цепко держался за жизнь: он надеялся на выздоровление и думал о средствах лечения. Он отправился на ту сторону Иордана для того, чтобы воспользоваться теплыми купаниями в Каллирое, вода которой течет в Асфальтовое озеро[238] и до того пресна, что ее можно также и пить. Врачи предполагали здесь согревать все его тело теплым маслом. Но, когда его опустили в наполненную маслом ванну, в глазах у него помути­лось и лицо у него искривилось, как у умирающего. Крик поднятый слугами, привел его, однако, опять в сознание. Но с тех пор он уже сам больше не верил в свое исцеление и велел раздать солдатам по 50 драхм каждому, а офицерам и друзьям его более зна­чительный суммы.

6) Прибыв на обратном пути в Иерихон, он в своем мрачном настроении, желая как будто бросить угрозу самой смерти, предпринял безбожное дело. Он приказал собрать знатнейших мужей со всех мест Иудеи и запереть их в так называемом ипподроме (ристалище); затем он призвал к себе свою сестру Саломию и мужа ее Алексу (28,6) и сказал им: «Я знаю, что иудеи будут праздновать мою смерть, как юбилейное торжество[239]; однако мне могут устроить и траур и блестящую погребальную процессию, если только вы пожелаете испол­нить мою волю. Как только я умру, тогда вы оцепите солдатами тех заточенных и прикажите как можно скорее изрубить их, дабы вся Иудея и каждая фамилия, против своей воли, плакала бы над моей смертью»[240].

7) Как только отдано было это приказание, получены были письма от послов из Рима, которые извещали, что Акма, по приказу императора, казнена, а Антипатр осужден им на смерть; однако, гласило письмо, если отец предпочтет изгнание смертной казни, то император против этого ничего не имеет. Царь опять поправился немного, по крайней мере, на столько, что в нем вновь пробудилась жажда жизни; но вскоре за­тем страдания его, усилившиеся недостаточным питанием и мучившим его постоянно судорожным кашлем, до того его одолели, что он ре­шился предупредить свою судьбу. Он взял яблоко и потребовал себе нож, чтобы разрезать его, по своему обыкновению, на куски,—тогда он оглянулся кругом, не будет ли ему кто-нибудь мешать, и поднял свою руку, что бы заколоть себя. Но племянник его Ахиав очутился возле него, схватил его руку и не дал ему покончить с собою. Тогда в замке поднялся громкий плач, точно царь уже скончался. И Анти­патр услышал этот крик; он опять ободрился; полный радостных надежд, он начал упрашивать стражу расковать его и дать ему уска­кать, обещав ей за это деньги. Но начальник караула приказал солдатам зорко следить за ним, а сам поспешил донести царю об этом покушении на побег. Почти со сверхъестественной в его положении силой голоса он отдал приказание своим телохранителям немедленно же убить Антипатра[241]. Его тело он велел похоронить в Гирканионе. После этого он опять изменил завещание и назначил своего старшего сына, Архелая, брата Антипы, наследником престола, а самого Антипу— тетрархом[242].

8) Казнь своего сына Ирод пережил еще пять дней (74 до раз. хр.). С того времени, как он убийством Антигона достиг высшей верхов­ной власти, протекли тридцать четыре, а со времени назначения его ца­рем римлянами—тридцать семь лет. Если кто-нибудь мог говорить о счастье, так это был он. Частное лицо,—он приобрел царство, правил им долгое время и мог еще завещать его своим детям. Только в его собственной семье его постигали несчастия за несчастиями.

Прежде чем войско узнало о его смерти, сестра его Саломия вместе с ее мужем освободили всех пленных, которых царь приказал убить, заявив, что он изменил свое решение и теперь отпускает каждого на свою родину. А уже после того, как те удалились, она объя­вила солдатам о кончине царя и созвала их и остальной народ в амфитеатр в Иерихоне. Здесь выступил Птоломей[243] (24, 2), которому царь вверил свой перстень с печатью, прославил имя царя, утешил народ и прочел царский рескрипт на имя солдат, заключавший в себе неоднократные напоминания о верности его преемникам. По прочтении рес­крипта он открыл завещание и огласил его содержание. Филипп был в нем назначен наследственным владетелем Трахонитиды (20, 4) и пограничных областей; Антипа, как уже выше было упомянуто,—тетрархом, а Архелай — царем. Последнему вместе с тем было поручено препроводить императору перстень с печатью Ирода и запечатанные акты, касающиеся государственного правления, ибо императору представлено было утверждение всех его распоряжений, и он должен был еще санкцио­нировать завещание. Все прочее должно было остаться без изменений, согласно первоначальному завещанию.

9) После этого раздались громкие, ликующие крики, приветствовавшие Архелая. Солдаты вместе с народом проходили мимо него группами, присягая в верности и испрашивая на него благословение Божие. Затем приступлено было к погребению даря. Архелай не остановился ни пред какими затратами; для придачи большого блеска похоронной процессии, он выставил пред народом все царские украшения. Парадная кровать была из массивного золота и украшена ценными камнями; покрывало — из чистого пурпура и пестрело узорами; тело, лежавшее на нем, было покрыто алым сукном; голову царя обвивала диадема, а над нею лежала золотая корона; правая рука держала скипетр. Парадную кровать окру­жали сыновья и многочисленная толпа родственников; непосредственно за ними шли телохранители, отряд фракийцев, затем германцы и галлы— все в военных доспехах. Впереди шло остальное войско, предводи­тельствуемое полководцами и командирами, в полном вооружении; за ними следовали пятьсот рабов и вольноотпущенников с благовонными травами в руках. Тело перенесено было на расстоянии двухсот стадий[244] в Иродион (21, 10), где оно, согласно завещанию, было предано земле. Таков был конец Ирода.

 

 

 

[225] И яд и письма были присланы Антипатром из Рима через Бафилла, который выдал их под пытками.

 

[226] Первый—от Малтаки, второй—от Клеопатры.

[227] Преемник Сатурнина.

[228] Николай Дамаскинский, тот самый, который прежде защищал Ирода пред императором.

[229] Римская императрица.

[230] Еврейка (И. Д. XVII, 5, 7).

[231] Сын самарянки Малтаки.

[232] По И. Д., сын Сарифея.

[233] По И. Д., сын Маргалофа.

[234] По Моисееву законодательству употребление всякого рода изваяний и изображений живых существ евреям воспрещено безусловно, даже и вне пределов храма (см. Второзаконие IV, 16—20 и параллельные места).

[235] Орел был гигантской величины и служил символом римского владычества.

[236] По И. Д., схвачены были те, которые не хотели даже бежать, а муже­ственно встретили военный отряд. Вместе с учениками остались на месте и их учителя: Иегуда и Матфия, которые также были приведены к царю (ХVII, 6, 3).

[237] Местом казни по И. Д., был Иерихон, где Ирод совершил почти все политические казни, так как в этом городе, укрепленном новой цитаделью и населенном им солдатами и преданной ему чернью разных племен, Ирод чувствовал себя вообще безопаснее, чем в Иерусалиме. При описанном случае Ирод устранил от должности первосвященника Маттафию, с ведома и одобрения которого был уничтожен орел, и назначил на его место Иозара (ХVII, 6, 4). Это уже был шестой первосвященник в царствовании Ирода: Ананель, Аристовул, Иешуа, Симон, Маттафия и Иозар. Казнь именитых законоучителей и замещение Маттафии Иозаром вызвали сейчас после смерти Ирода восстание в Иерусалиме (II, 1, 2).

[238] Мертвое море; Асфальтовым оно называется потому, что оно изобилует асфальтом, находящимся на дне его и всплывающим кусками на по­верхность воды при сильной буре. По свидетельству арабов, ныне населяющих эту местность, на берегу моря кругом есть много месть, где жидкий асфальт подымается вверх из-под земли.

[239] Фарисеи действительно причислили день смерти Ирода (2-го Шевата) к числу полупраздников.

[240] По И. Д., Ирод предназначил к закланию огромную массу людей: по одной жертве от каждого знатного Иудейского семейства. Они должны были быть убиты сейчас после смерти Ирода, но до объявления ее солдатам.

[241] По поводу этой казни Август произнес известную фразу: „лучше быть свиньей Ирода, чем его сыном".

[242] По этому измененному завещанию Ирод раздробил царство Израиль­ское на мелкие княжества. Архелай, сын самарянки, был назначен царем только над Иудеей и Самарией; Антипа—прежний престолонаследник— назначен был тетрархом над Галилеей и Переей. Гавлонитида, Трахонитида, Батанея и Панея (на северо-востоке от Иудеи) образовали другую тетрар­хию, которая отдана была Филиппу—сыну Клеопатры. Наконец, Саломия по­лучила по завещанию: Иамнию, Азот и Фазаелиду (И. Д. ХVII, 8, 1).

[243] Заведовавший финансами при Ироде.

[244] 35 верст. Ирод был погребен в крепости Иродионе, построенном им для увековечения своего собственного имени на юге от Иерусалима, на расстоянии 60 стадий от него. Крепость, в действительности, отстояла от Иерихона приблизительно на 200 стадий. Между словами Иосифа (И. Д. XVII. 8, 3) „они шли по направлению в Иродион восемь стадий" и его показаниям здесь—противоречия нет. В первом месте он только сообщает, сколько стадий торжественный кортеж провожал тело Ирода, в последнем же месте он показывает действительное расстояние крепости от Иерихона. См. при­мечание Havercamp'а к этому месту (т. II, стр. 142) и Schürer, Geschichte. I, стр. 345.

 



Другие наши сайты: